Суд Рейнмена

Калько Анастасия Александровна

– Хорошо вас понимаю, — вздохнула Синдия. — сама сейчас в такой же ситуации.

– А, ясненько, — кивнула Иветта. — кстати, Уланов тоже такой, что не стерпит, если над ним или над вами хихикать начнут. Тошка обидчивый, но по сравнению с Пашкой он просто князь Мышкин.

– Это я заметила. Давно вы встречаетесь?

– Полгода где-то, — Иветта махнула рукой. — И вроде всё у нас хорошо, но в загс с ним я не спешу. Я ж впервые замуж дурой восемнадцатилетней выскочила за своего препода. Ему тогда под сорок было. Морской офицер, эффектный мужик, спортсмен, душа компании, кому угодно голову мог закружить. Тот ещё ходок: я в его коллекции жён четвёртой оказалась, и рекорды побила:

девять лет прожила с ним. Прежних жён он уже года через два – три кидал. Он всё смотрел на меня и говорил: как он жалеет о рыцарских временах, когда нужно было защищать прекрасную даму, хотел меня оберегать и защищать, а я уже в 18 лет вот такой оторви и брось была. Короче, не соответствовала его идеалу. Расстались друзьями. И потом я раза два пыталась кого-то себе найти, но снова неудача. Не нужна мужикам сильная женщина, нужна или изнеженная гламурная куколка, или домовитая клуша у плиты. А я не желаю меняться кому-то в угоду. Ну, а Тошке я вот такая и нравлюсь, какая я есть. Он меня не пытается переделывать на свой лад, не давит, и мне не с чего воевать. Но замуж я пока не спешу. В первый раз я через полгода знакомства замуж выскочила, а потом… — Иветта рассмеялась. — Ему нужна была прекрасная дама, а я ненавидела, когда меня пытались переделать. Ему офицерская честь не позволяла женщину задалбывать, а я уважала его возраст и звание, он тогда кандидатом наук был. Поэтому сильно и не ссорились. Он всё надеялся, что я изменюсь, а меня морозило от того, что такая, как я есть, я его не устраиваю. Я ведь никому ничего не навязываю, я просто такая, какая я есть, и сама решаю, как мне одеваться и каким спортом заниматься. Ну, люблю я кунг-фу больше, чем шейпинг, фитнес и пилатес, ну, нравится мне милитари больше, чем рюшки и кружавчики, ну не трачу я тысячи на косметику, и кому я этим мешаю?

– Никому, — коротко ответила Синдия.

– Ну, вот, ещё хоть один нормальный человек!

Синдия поняла, что разговор надо сворачивать. Она уже выяснила всё, что хотела и поняла, что на этот раз села в галошу в паре с прокурором. Что ж, вдвоём хоть не так кисло.

– И ещё один факт! — сверкнула чёрными глазами Иветта. — помните, как Рейнмен у кинотеатра бывшего зэка порезал и драпал от меня до самой площади? Так вот, там он в троллейбус сиганул, а меня на место происшествия ДПС подвезли. Там уже к тому времени собралась оперативная группа и Тошка опрашивал девчонку из ларька, помните? Я меньше пяти минут добиралась от площади до кинотеатра на машине, а троллейбус, на котором Рейнмен удрал, шёл в противоположную сторону. Будь Тошка Рейнменом, он бы просто не успел за пять минут соскочить с троллейбуса, добежать до кинотеатра, да ещё и на бегу переодеться. Тошка в тот вечер на дежурстве в форме был.

Что-то снова толкнуло Синдию, когда Иветта заговорила об одежде. Что-то, связанное с чёрным цветом, беспокоило её. Но, как часто бывает в таких случаях, восприятие отделилось от воспоминания, и Синдия не понимала, почему слова Иветты засели у неё в голове, как ржавый гвоздь в раме окна электрички. Кажется, такими гвоздями Павел обещал Арине утыкать сторонников мата, выступающих в газете. «Опять меня не туда завернуло! Нет, мне нужен отпуск! Хорошо бы на август. Но если я к этому времени не доведу до конца дело Рейнмена, отдыхать я не смогу. Придётся отдыхать в выходные… А Иветта меня обошла: как же я о кинотеатре забыла? Действительно, не может человек, который уехал в противоположную от кинотеатра сторону, через пять минут вернуться, да ещё сменить чёрную одежду на форму! И Иветте укрывательство не навесишь, её слова подтверждают десятки свидетелей: оперативники, которые дежурили с Платовым в тот вечер, девушка из киоска, криминальные репортёры, которые всех офицеров из ГУВД в лицо знают. Чёрт! Почему я сразу об этом не подумала и не сказала Михаилу? В здоровой же галоше мы с ним сидим! Это же надо, два опытных следователя чуть не совершили ляп, который даже двоечнику-первокурснику непростителен! Ладно, хоть Иветта всё правильно поймёт и не будет хихикать. А то я бы стала посмешищем для всей прокуратуры. Надо срочно идти к Михаилу и давать отбой, пока мы не наломали дров. Но где же настоящий Рейнмен? И стоит ли верить снам?

–

Вот где мы ошибались. Я с самого начала сомневалась в этой версии.

– Понятно, — вздохнул Михаил, — всё, кроме одного: где искать Рейнмена?

Он испытующе взглянул на Синдию и потёр лоб:

– Честно говоря, мне и самому что-то мешало подозревать Платова. Но я думал, это потому, что я так давно знаю Антона и не могу принять то, что он способен на такое. А на самом деле я, наверное, тоже чувствовал, что тут что-то не клеится…

Вечером одной оставаться не хотелось.

Павел оказался дома, когда Синдия позвонила ему и сказала, что купила крабов для его любимого салата. Парень с радостью согласился поужинать вдвоём и сказал, что, пока ждёт её, вынет из морозилки телячьи отбивные и приготовит посуду.

– Кстати, а что отмечаем? — спохватился он.

– Ну, хотя бы, начало съёмок сериала по твоим книгам, — ответила Синдия. — по радио слышала.

– Ага, понятно. А я сегодня как-то новости прошляпил. Как вышел из спортзала, так и сел за работу и до сих пор зад не мог со стула поднять. Клавиши у компа даже дымятся. Теперь только две главы осталось и эпилог. Редактор будет счастлив.

Салат и отбивные оказались великолепными. Двадцать листов будущей книги — ещё лучше. Павел так закрутил кульминацию, что Синдия даже чертыхнулась, когда в самый напряжённый момент повествование оборвалось. Павел, наблюдавший за ней, спросил:

– Ну, что скажешь?

– Скорее пиши развязку, — ответила Синдия, — пока я не умерла от нетерпения… А твой Соколов слишком жестоко расправился с тем курьером наркодилера, любителем скабрезных анекдотов. Я вижу, ты перестаёшь щадить чувства читателей.

– Я чернуху разводить в своих книгах не буду, — Павел закурил, — и всякие мерзкие подробности расписывать тоже, но я эту мразь, которая языки свои паскудные распускает, с детства ненавижу, и, раз уж не могу в реале давить, буду на бумаге фигачить, руками Соколова.

– Ну, вы изверги с твоим Соколовым, — вздохнула Синдия. — он у тебя чуть не превратил курьера в отбивную. Неужели и ты бы смог…

Павел открыл пластиковый скоросшиватель и, подкалывая туда новые листы рукописи, склонился так, что Синдия не видела его лица. Потом сказал:

– Не знаю, на что я способен, если меня достанут. А Соколова как раз достали в десятой главе. Наркоман ограбил и избил его бабушку, чтобы вернуть долг вот этому любителю матерных анекдотов. И у Соколова уже руки чесались добраться до этого гада, который весь район посадил на иглу, и порвать ему похабное рыло. И если Соколов был слишком жесток, это оправданно.

– Оправданную жестокость можно понять? Ты это имел в виду?

– Ну, да. Когда на человека организовывают травлю, чтобы он не разрушил их торговую сеть, он имеет право в ответ быть жестоким.

– А невеста курьера у тебя получилась на редкость мерзкая, — продолжала Синдия. — по четыре бутылки за вечер выпивает, сигареты одну от другой прикуривает, и к тому же совершенно деградированная особа, которую жених, тем не менее, обожает и называет своей «принцессой». Не перестарался ли ты?

– Нет. Это я писал по мотивам одного из старых писем в «Мозаике». Некий субъект, наркодилер, признавался, что он продает «зелье» школьникам, но никого насильно на иглу не сажает, все приходят к нему сами, а он большую часть заработка тратит на шампанское для своей спивающейся «принцессы», но обожает ее и не теряет надежды вылечить её и зажить припеваючи на выручку от торговли «зельем». Я и развил эту тему. Увидишь, как я с этой «принцессой» в последней главе разделаюсь. И её жениха замочу.