Суд Рейнмена
Шрифт:
Внезапно Синдия заметила, что среди гостей нет Михаила и Жени и сразу догадалась, в чём дело. Женя должна была родить в первых числах июля.
Презентация уже подходила к концу, когда в зал поспешно вошёл Михаил, и Синдия даже не сразу узнала всегда такого элегантного лощёного прокурора. Михаил был растрёпан, небрит, без галстука, ворот рубашки распахнут, пиджак перекинут через руку, лицо бледное и невыспавшееся. Садясь в свободное кресло около Синдии, прокурор шепнул ей:
– Фу… Отсюда сразу в роддом побегу. Женьку ночью отвёз. По дороге звонил им, сказали, всё проходит нормально, к вечеру должна родить. С ума схожу от волнения!
–
– Женька хочет, чтобы вы были крёстной матерью нашего сына. Надеюсь, вы согласитесь?
– Конечно.
– Спасибо.
За автографами к Павлу выстроилась очередь. Как он и предполагал, со стеллажа раскупили все книги, и продавцам приходилось несколько раз бегать на склад за пополнением. Михаилу Павел подарил «Каменную грозу» с дарственной надписью: «Михаилу и Евгении Волковым, моим лучшим друзьям, в их самый большой праздник!»
Когда гости и журналисты стали расходиться, Павел проводил Синдию к матери и отошёл переговорить с хозяином магазина.
Ирина Андреевна улыбнулась:
– Наконец-то я познакомилась со знаменитой Синдией Соболевской. Дети мне столько о вас рассказывали, что мне не терпелось увидеть вас воочию. Паша обещал познакомить нас.
– Надеюсь, он не очень смеялся, когда рассказывал, как я две недели прожила с ним по соседству, не зная, кто он такой?
– Я об этом узнала только сейчас. Паша всё говорил, какая вы необыкновенная женщина, и Арина вами восхищается. Вы очаровали моих детей.
– Ну, положим, Арина меня немного идеализирует…
– Я думаю, вы импонируете Арине потому, что заинтересовались её любимыми книжками. Со мной у неё в этом вопросе полное расхождение, потому что я всё время стараюсь привить дочке интерес к классике, а она сердится, думает, что я подавляю её свободу личности. Арина очень трепетно относится к своей независимости.
– У меня с дочерью та же проблема. По-моему, она не обошла никого из подростков.
– А сколько лет вашей дочери?
– Пятнадцать, в апреле исполнилось.
– Ясно. У меня с Ариной в её пятнадцать лет сладу не было. Потом она немного выровнялась, но всё равно очень упрямая, всё делает по-своему, берёт пример с брата. Паша с детства для неё идеал, пример для подражания. Даже удивительно, ведь он на семь лет старше, а такое взаимопонимание!
– Наверное, с похожими характерами им легче находить общий язык.
– Наверное. А мне-то каково? — Ирина Андреевна рассмеялась. — С Ариной ещё можно кое-как договориться, а Паша, если что-то задумал, его и тягачом не сдвинешь. Он ещё и в школу не ходил, маленький был, от земли не видно, голос тоненький, а как упрётся на чём-то — кошмар: брови нахмурит, кулачки сожмёт, весь подберётся и бьётся насмерть, и я даже тогда редко могла его переупрямить.
Синдия покосилась на Павла, беседующего с хозяином магазина. Трудно было представить себе этого двухметрового атлета малышом с тоненьким голоском. Ирина Андреевна заметила её взгляд:
– Он до десяти лет был самым маленьким в своём классе. А с десяти лет вдруг стал расти с невиданной скоростью. Уже в двенадцать лет у него было метр семьдесят, в пятнадцать — метр девяносто, а к семнадцати годам — два десять, и к счастью
Ирина Андреевна прервалась, чтобы налить себе и Синдии по стакану лимонада и продолжала:
– Паша с восемнадцати лет ходил на заседания литературного объединения, носил туда свои сочинения, надеялся опубликовать их в молодёжном альманахе, а его всё заворачивали. Один из ведущих кураторов постоянно его рассказы разносил вдребезги при всей студии, хамски так, с насмешками, с наездами. Паша с заседаний приходил, на него страшно смотреть было. Придёт — лица нет, только глаза горят, мечутся, как в лихорадке, руки дрожат, целый день потом ни с кем не разговаривает, есть почти не может, потом отходит. Он самолюбивый, обидчивый, иногда на невинное замечание реагирует как на ожог, а этот солдафон от литературы никакого понятия о чувстве такта не имел, просто с грязью смешивал ребят. Паша даже подумывал несколько раз в морду ему заехать. Сколько их из-за него писать бросили, а Паша четыре года ходил с рассказами.
– А что куратору не нравилось? По-моему, Павел очень хорошо пишет.
– Господи, да этот мужик просто дурак! Сам не знает, что ему не нравится. Говорит: сюжета нет, слог сырой, язык убогий, героя не видно, читайте лучше Монтеня, в общем, заладил одно и то же, как долдон, всем один и тот же текст выдавал. Такое впечатление, что он вообще в рассказы не вникал, а просто нравилось ему над молодёжью издеваться.
– Кропал стишки — увы, напрасный труд;
Создал роман — не преуспел опять;
И сослан был за то… в литинститут,
Чтоб мастерству там юных обучать, — процитировала Синдия четверостишие Юлии Друниной.
– Да, это как специально про него. Сам он как литератор — ноль без палочки, ни одного путного рассказа не могу припомнить, но всем в Региональном союзе писателей кум и сват, вот ему хорошие рецензии под коньячок с тёплой беседой и сочиняли. Только Пашу он не сломал. Он его первый детектив размазал, а Паша отправил рукопись в Москву и сказал мне: здесь я всё равно через этого дурака не перепрыгну, все публикации молодёжного творчества в Регионе идут через него, так что попробую другие пути. И представьте себе, издательство приняло рукопись! Когда Паша принёс на заседание авторский экземпляр, куратор даже заикаться стал и с тех пор спеси в нём поубавилось. Паша его хорошо щёлкнул в лоб! — женщина негромко рассмеялась. — Видите, какой у меня сын? Решил доказать, что он не дурак и не бездарь, костьми готов был лечь, чтобы этого болвана на место поставить, и доказал. И мне тоже. Я сама, пока из Москвы положительный ответ не пришёл, думала: это Паша так развлекается с тетрадями, время убивает. А когда его стали в столице издавать, я в него поверила. А Арина в нём никогда не сомневалась. Даже не знаю, как она проявится, если кто-то её зацепит так же, как Пашу!