Судьба и другие аттракционы (сборник)
Шрифт:
13. Искусственная гравитация
Снова в космосе. Космос как способ бегства? Мне вспомнилось, у Достоевского персонаж с воображением рассуждает, что если бы он совершил какую-то невероятную мерзость на Луне, на другой планете и вернулся б на Землю — его сжег бы стыд за то, что было там, на Луне? Как— то примерно так, надо будет посмотреть в «библиотеке» (у нас все книги, что выходили на земле с XIV по XXII век на полусотне дисков).
А мы тогда были уже от планеты Гирэ на расстоянии, в двести тысяч раз превышающем удаленность персонажа Достоевского от Луны.
Процесс адаптации к искусственной гравитации корабля прошел неплохо — гораздо легче, чем в первый раз.
— У «искусственного» есть свои преимущества перед земным тяготением, — шутит Стоя.
— Безусловно, — подхватываю я, — если б на Земле этак, нажал кнопочку и яблоко вообще не упадет на голову Ньютону. (Мы иногда в самом деле развлекались: повернешь рычаг и Стоя с трудом отрывает от столика чашку кофе.)
— Что же, приступим, — Марк открывает «совещание». — Из всех планетных систем, обнаруженных нами в этом замечательном звездном скоплении, — если б он знал тогда, насколько оно «замечательное», — мы реально сумеем обследовать только три. И еще к трем пошлем свою автоматику. Выбор определен местоположением, то есть мы начнем с ближайших к нам звезд.
— Ими и закончим. — Стоя язвит чисто механически, по привычке.
— Ресурс экспедиции — десять-двенадцать лет. — Марк говорит то, что знает из нас наизусть каждый. Говорит то, что уже говорил здесь бессчетное множество раз. Видимо, он считает, что сама «повторяемость», банальность должны успокаивать нас. — С учетом прожитого на Гирэ, — он произносит название планеты теперь уже спокойно. Не подчеркнуто спокойно, а просто спокойно, без сбоя дыхания, без учащения пульса. — Нам осталось восемь лет полета (должен быть небольшой запас, вдруг мы увлечемся чем-нибудь на одной из планет). Восемь здешних лет. Если опять же добавить сюда наше время на Гирэ — это будет равняться ста земным годам. А потом выходим из скопления, — мы, конечно же, не знали тогда, что его прозвали «Медеей», — ложимся в анабиоз, — сто лет пролетят незаметно. — Марк усмехается. — «Как один день». И вот уже «Земля, здравствуй!» Почести, отчет перед НАСА и все такое.
— Надеюсь, там все на своих местах, — мрачно кивает Стоя.
Мы всё так еще и не знаем, почему у нас нет связи с Землей.
Но мы (только не сразу поняли это!) привыкли к отсутствию связи. Оказывается, можно! А у нас так и не появилось ни одного более-менее логичного объяснения. В пандемии, нашествия инопланетян или космические катастрофы мы не верили. Земля покинута нами в век оптимизма и некоторого (как я теперь понимаю) преувеличения земных возможностей. Пандемии бывают только в исторических книгах и фантастических фильмах. Метеорит или же астероид давно уже перестал быть катастрофой — только лишь обстоятельством. Инопланетян, теперь мы уже точно знаем, нет. За исключением гирэ. (Здесь все-таки что-то переворачивается у тебя внутри.) Марк видел, точнее, пытался видеть в том факте, что мы привыкли к отсутствию связи с Землей, некий позитив. Что-то вроде: научились жить в ситуации необъяснимости. Сейчас, мне представляется, в этом было мужество Марка, а тогда это казалось фальшью. Но мы действительно жили, продолжали свое в «необъяснимости», хотя чувствовали, что и за это еще предстоит заплатить.
— Таким образом, — продолжает Марк, — мы вернемся на Землю через триста лет после старта. Интересно, мои потомки сумели приумножить мое состояние? У них было время.
— Ты уверен, что они поделятся с тобой? — я подыгрываю Марку.
— Я так составил бумаги, что у них нет выбора.
— Значит, ты вернешься на Землю, чтобы принять участие в судебном процессе, — говорит Стоя.
— Надеюсь, это обогатит как теорию, так и практику права. — Марк считает, что это он таким образом ободряет нас.
— Как и прежде, — Марк открывает очередное наше «совещание», — в этом секторе галактики радиосигналов нет, что не исключает возможности жизни, в том числе, разумной. Так что, может, нам еще повезет.
— Ну да, — кивает, морщится Стоя.
Я хорошо понимаю это ее «ну да». Во второй раз мы исправим ошибки первого . Это такая работа над ошибками будет? И все получится, все срастется. И к нам вернется все, что мы потеряли, умертвили в себе на той, первой нашей планете.
Она изводит, разрушает себя всем этим. И не может остановиться. А я? Только лишь сознаю свою бездарность. Я не могу ей помочь! Вообще. Ничем. Полнота, беспощадность ее понимания — но вот так, без катарсиса.
— Ну да, — повторяет Стоя. (Мы уже с ней вдвоем в нашей каюте.) — Со «второй попытки» мы станем талантливы, свободны, дерзки, добры. И снова счастливы будем.
Тут, правда, есть один нюанс насчет этого «снова»… Я пытаюсь убедить ее? Объяснить ей? Достучаться до? Только что мне сказать?
Что мы счастливы и сейчас? После того, что было?! Это чудовищно, может. Здесь мы ущемляем бытие, глумимся над метафизикой, извращаем душу.
Но это правда!
Подлинность счастья как искупление вины? Я вязну в этих словах. Цепляюсь за то, что это одна из сторон искупления, лишь одна, но зачем же ее отвергать.
Смесь презрения и жалости ко мне я читаю в глазах Стои.
— Я права. — Стоя говорит, скорее всего, себе самой. Вот так, без подробностей. И ясно, о чем она.
— Я заложница своей правоты. Мне даже кажется, — это она уже мне, — было бы легче без нее. Будь просто лишь преступление, как говорили когда-то «злодеяние», да?.. А я только все утверждаюсь в собственной правоте. — Долгая пауза. Наконец, снова:
— В полноте правоты я хочу наказания? Искупить, исправить нельзя. Души не вернуть. Значит, в пользу бытия? Так вот, вообще? (Ты бы так наверно назвал.) А комизм ситуации в том, что наказания всё как-то не получается. Не задалось у меня с наказанием.
— Оно уже, — говорю я. — И жестокое.
— Это только слова, — она касается моего плеча таким останавливающим, отторгающим движением. Когда-то в Гарварде, после вечеринки точно таким же жестом девушка отказала мне в сексе.
— Со второй попытки мы станем талантливы, свободны, дерзки, добры, — скороговоркой повторила Стоя. И вдруг медленно:
— А ведь мы и были такими тогда, в первый наш раз. Но это не уберегло. Наоборот, подтолкнуло.
Я обнимаю ее. Мне плевать на все ее отстраняющие жесты. Держу в объятии.