Судьба и другие аттракционы (сборник)
Шрифт:
— Вдруг захотелось насмеяться над «созерцательными мамонтами»? — говорю я.
— Что-то вроде того, — отвернулся Марк. — Почему, не знаю, но это было сильнее меня.
Я рассказал Сури всё, нам придется доводить до конца, мы заложники «меньшего зла» теперь. Но гирэ должны знать. Они не будут больше объектом.
Измена ли это? Миссис Фледчер сочтет, что да. Экспертный совет по итогам предложит поправки в Кодекс. Получается, Гордон выдал планы землян инопланетному разуму. Консультант Томпсон может здесь что-то возразить? То-то же. Независимо от того, что там, в тексте, будет дальше, консультант Меерс решит, что причина гибели Кегерна и Лоуренс кроется здесь, равно как и объяснение тому факту, что сам Гордон жив и неплохо выглядит для своих трехсот сорока лет. (А уж если Меерс в чем-то определится, о!) Для журналистов же можно будет прокрутить пленку: «разъяренный слон врывается в деревню» или еще что-нибудь в этом роде. Правда, сразу возникнет вопрос, что могло угрожать астронавтам, вооруженным бластерами, нейтринной пушкой и еще кое-чем. И вот тут и появится мысль о роли Гордона.
Сури выслушал меня. Что я понял из того, что он сказал? Из его молчания? Он жалел нас. Потому что у нас «нет ног».
Как бы я поступил на месте Гордона? Я за всю свою жизнь неплохо обошедшийся вообще без поступков. Как-то не довелось. Или просто случай еще не представился.
Стоит Гордону только коснуться какого конфликта, мы сомневаемся: «неужели опять обошлось без крови?» И всё по той же самой причине: у нас ничего нет кроме слов самого Гордона. Та к давайте тогда объявим его виновным во всем и желательно сразу! А что? Сэкономим столько времени, нервов, сил и, конечно, бумаги. А он мог вообще не писать про конфликты. И что бы мы в таком случае сделали, а? Но вдруг он правдив в деталях, чтобы обойти главное?
Весь этот месяц мы пытаемся обвинить или же оправдать Гордона, исходя из того, что он говорит или же пишет. А что если ответы надо искать как раз в ненаписанном?! Здесь мне становится нехорошо. То есть я должен читать его повесть, пытаясь понять, о чем он не написал?!
То, что Марк наплел тогда насчет Сури и Стои, неужели он думал спровоцировать меня на ревность? Скорее, на мордобой. Да нет, он просто глумился, и не надо усложнять. Хотя могло быть и так: сначала мордобой, потом ревность. Ревность к Сури после драки с Марком? В глазах Стои я выглядел бы параноиком. Да и в собственных тоже. Он так рассчитал? Понимает, конечно, что Стои ему не вернуть. Да он и не пытается. Не пытался ни разу. Не стал бы, даже если б и был шанс. Уже из гордости? Назло себе самому? От усталости? Мы со Стоей хотели быть деликатными с ним и думали, что у нас получается. Он вообще-то держался достойно. Я на его месте сорвался бы раньше. Может быть, сразу. Сколько прошло уже? Два земных года примерно. Уязвленное самолюбие, жажда мести, жалость к себе самому, боль и опустошенность, несправедливость одиночества, что там еще бывает? Что еще входит в содержание книжного: «его сердце разбито?» Так вот, сильный Марк это все в себе победил бы. (Мы со Стоей и думали, что победил, эгоистичны, самонадеянны в своем запоздавшем, так надолго отложенном счастье.) Подавил бы в себе из принципа. Значит, это все питается любовью?! Выговорить-то легко, а вот дальше…
Дальше — Марк любил Стою. Всё еще. Несмотря. Вопреки. Презирает себя за это? (Уж кто-кто, а Марк не станет упиваться болью.) Неужели это он ревнует к Сури?! Боже, во что мы вползаем сейчас! Надо, надо понять Марка. Но когда я вижу его нагловатую усмешку, я не хочу понимать и не могу жалеть. К тому же чувство такое, что он что-то задумал. (Стоя со мной не согласна.) Будет ли что-то страшное или не очень? Но в любом случае получится мерзко. Ясно одно, все это не кончится просто так, само собою не рассосется.
Что касается Сури? Абстрагируясь, конечно же, от пошлых намеков Марка… но я видел, что Стоя смущена. Чем вот только? Это не любовь (куда нас несет!), но и не дружба только… Это предел, что больше всех нас и не по силам нам. И чувство здесь из предела… Я так попытался объяснить все это себе тогда.
11. Новый мир
Сури любил гулять в эту пору. Белые цветы яржи — их аромат в холодном воздухе ночи. Ночью вещь становится равной мысли о вещи. Ночью явственен тот кровоток, что общий для вещи и неба — мощь этих вен всегда завораживала Сури. Он знает, что ночь стирает подробности в пользу сути — всегда знал. Но сейчас он понял, суть — это тоже «подробность». Только вот чего? Той последней Всецелостности, которой нет. И эта ее невозможность дает вещам и сути вещей, и сути того, что над вещью что-то, быть может, самое важное, главное, пусть даже неприподъемное для них, их страшащее. Определяет их участь и меру, и судьбу. Здесь смешно, неуместно о смысле. Здесь только о жизни-и-смерти. Не обольщаясь насчет Бытия. Не обольщаясь насчет Ничто.
Несколько теней мелькнуло во тьме или же это ему показалось?
Мы мыслим космос — мыслим непостижимое, немыслимое. Здесь конец, и начало, и безысходность.
Опять какое-то движение в высоких травах.
Наши истины хоть как-то делают это посильным для нас. Но воздух мы пьем из зазора между собою и истиной. И свет к нам идет из зазора между нашей истиной и немыслимым. В нашей доле только зазор?!
Что не дается нам? Мы в общем-то знаем. А что не дано, не дается истине?
Крик. Его никогда не слышал Сури. Ясно только, что это крик живого существа, множества существ. Он шел из высокой травы и с окраины леса. В этом крике угроза и уверенность в своем праве, и предвкушение победы, и радость.
Существа поднимались из травы, выходили из леса. У них был огонь. Много огня. Существа шли на задних лапах. Сейчас опустятся. Они поднялись, чтобы лучше разглядеть Сури? Но они не опускались. В передних лапах они держали факелы и какие-то длинные палки. Сури вдруг понял: они ходят почти так же, как пришельцы с Земли, но на них нет скафандров, как в тот день, когда земляне впервые вышли из своего корабля. Они были покрыты шерстью. Но это не их шерсть. Это снято с животных. Сури ужаснулся абсурду того, что видел сейчас. Существа кричали — их крик возрастал. Они, казалось, вдохновлялись своим криком. Существа хотели убивать и радовались. Они любили смерть, предвкушали ее, упивались ею.
В Сури кинули несколько палок. Палки были легкими, но их удары вдруг оказались ужасными. Ударив, палки (только три из них попали в Сури) не отскочили, а вонзились в тело, причиняя чудовищную боль. Побежала кровь. Он сорвал хоботом одну, застрявшую в лопатке, но тут же в него полетели новые. Брошенный факел обжег его бок и упал на землю. Казалось, лес и травы перешли на сторону этих существ. Это лес теперь метал в него палки, луг бросал в него факелы. Лес и луг, что знали Сури с самого детства, как знали его родителей и родителей их родителей.
Крик перешел в страшный рев и грохот. Существа стучали по каким-то предметам, пытаясь оглушить, свести с ума Сури.
Он уворачивался как мог от летящих в него орудий смерти. Они тыкали ему в глаза огнем, били, пытаясь попасть в живот и в анус. Они знали, где у него самая тонкая кожа. Они умели убивать гирэ.
Сури понял, что его куда-то гонят. С ревом повернулся на них, вложил всю мощь своих мышц в бросок. Цепь преследователей тут же распалась. Неужели всё? Свобода! Он прорвался. Испугал их. Страшная боль лишила на миг дыхания, растянула донельзя миг — ему чуть не перебили коленку задней ноги громадной дубиной. Какие-то крючья вцепились в круп. Его тянули вниз, пытаясь повалить на землю, и кололи своими палками.
В неимоверном судорожном усилии он вырвался куда-то вбок. Оставил на крючьях, на этих искусственных костяных когтях, которых нет, и не может быть ни у одного животного, клочья своего мяса.
Он бежал. Теперь уже не разбирая куда. Лишь бы только бежать, оторваться от них, оставить позади их летающие палки, их захлебывающиеся от злости и счастья крики.
Сколько длилось это? Он то терял силы, то усилием воли возвращал их вновь. То убегал, то бросался на своих убийц. Они всякий раз уклонялись от его ног и бивней, не хотели рисковать.