Судьба и книги Артема Веселого
Шрифт:
Я не успела как следует прийти в себя от поездок, как появился на свет сын, названный лично мною в честь автора «Анны Карениной» Львом Николаевичем. […] Весной [1928 г.] уже втроем мы отправились по Оке, потом Волге, Каме на пароходе. Ехали в I классе. Каюта с ванной […]
Был самый разлив. Берегов не было видно; по воде плыли целые деревья; черемуха в цвету — это с подмытых половодьем и обвалившихся берегов. У Артема от восхищения только ноздри раздувались. […]
Весной 1929 года мы отправились на озеро Зайсан. Замахнулись доплыть чуть не до океана. Наслушались басен о диких местах, предвкушали знакомство с дикой Обью, где, по рассказам, медведи выходили из лесу и шли по берегу
На пароходишке до Тополева мыса […]
Тополей там, по-моему, не было. Было несколько домишек. Зелени никакой, один песок. […]
Артем пошел разыскивать лодку. В таком месте, где один песок, это оказалось делом трудным […]
Артем остановился на одной: форма ее — яичная скорлупа, разрезанная вдоль. Она была очень большая, очень старая, тяжелая, наверное, гнилая, и когда я села с Артемом опробовать ее, он сказал, что я в ней, как княжна у Стеньки Разина — лодка была действительно огромной. Пришлось взять другую — та средних размеров, но плоскодонка; Артем не любил их, так как они плохо слушаются и неудобны для косого паруса. Выбора не было. Взяли за большую цену — эту.
Было часа три. Помнится, что нам советовали отложить отъезд и переночевать, но не терпелось выплыть, и мы решили ночью не плыть, но, чтобы избежать лишних разговоров, отъехать и ночевать на берегу. Так и сделали. Расплатившись, распрощавшись, отплыли километра на два, приткнулись, сварили молочной лапши в ведре, чтобы не распаковываться, а есть решили в лодке по очереди и проплыть, держась у берега, выбрать стоянку.
Мы совсем немного отошли от берега. Ни один из нас еще не успел поесть, Артем был на веслах, как солнечный луч стал тусклее. Было часов пять, но на безоблачном небе солнце довольно высоко, и воздух с желтоватым оттенком. Ветер упал. Стало как-то не по себе. Артем взглянул на небо и, показывая на едва заметное облачко вверху (скорее не облачко, а, как удачно назвал его Артем, «грязная пленка»), сказал, что ему не нравится «все это». Берег был рядом, само собой разумелось, что надо было пристать к нему — это даже не требовало обсуждения, но привести это в исполнение мы не успели.
Теперь, когда я, читая путешествия, встречаю самые невероятные вещи, я ничему не удивляюсь, потому что понадобилось буквально несколько минут на то, чтобы «грязная пленка» выросла в тучу, закрывшую небо. С берега, к которому мы хотели пристать, сорвался бешеный ветер, и разразилась страшная буря, с невероятным ливнем и громами — молниями.
К счастью, наш парус не был поднят, иначе мы не успели бы его спустить, как лодку перевернуло бы. Мы ползком обменялись местами: я села в весла, Артем с кормовиком. Я гребла, как зверь, но нас шало от берега. Уже не понимала, где тот берег, вдруг у Артема переломило кормовик. За шумом дождя, за громом не слышно было, что он кричит мне. Лодку крутануло, и у меня вырвало одно весло. Артем схватил второе вместо кормовика, но его тут же сломало пополам. Стало темнеть. Лодку уже налило дождем, и теперь стало захлестывать волной. Ведро с лапшой уже текло через край, и Артем стал вычерпывать им воду из лодки. Но это было бесполезно, так как волна то и дело захлестывала.
Артем начал выбрасывать за борт намокшее большое ватное одеяло и еще что-то, чтобы облегчить лодку, а я взялась за ведро, но мне стало нехорошо. Когда я подняла голову из воды, я увидела за бортом отвесную массу воды, как мне показалось не меньше чем с дом, а лодка в это время нырнула к ее подножию. Меня снова стало мутить, и я легла прямо в воду, стоявшую в лодке. Поднял меня Артем. Небо и вода были одного цвета, но темно не было. Низко неслись тучи. Лодку продолжало гнать ветром. Шла она бортом и невероятно ныряла. Ветер рвал так же, но впереди перпендикулярно к борту лодки, шли, сбивая гребень, мачта и слани, навязанные Артемом на длинную бечеву. Плывя впереди лодки, они-то и не давали лодке хлебнуть по-настоящему
Артем продолжал отливать воду. Я видела только его силуэт на другом конце лодки. Я была, если не вру, привязана к кормовой скамейке. Я не то уснула, если можно уснуть в холодной воде, не то ослабела до бесчувствия — меня сильно измотала морская болезнь.
Очнулась или проснулась я оттого, что лодка ткнулась дном в песок — ее прибило к берегу волной. Солнце было еще не высоко и резануло глаза, отраженное в крупной ряби, какая бывает на мели. Потом я узнала, что было 9 часов — значит, нас носило по воде 16 часов. Озеро 60x40 км. […]
Плыли по Иртышу. Он узкий, берега пустые и там, где проходят сквозь горы, и там, где от берега начинается ровная, как скатерть, степь, обрываются к Иртышу невысоким крутым берегом. Встречи с населением были редки, не в пример плаванью по Волге. Несмотря на бурное начало, настроение у Артема было чудесное […]
Лодка — это дом. В ней так же надо соблюдать чистоту и порядок. Артем относился к этому своему дому ревниво, чего не скрывал. Это чувствовалось в выборе кандидатуры для совместного плавания. И однажды, желая выразить высшую степень осуждения по поводу моего какого-то предполагаемого проступка, сказал: «Да я бы тебя никогда после этого к лодке не подпустил бы».[…]
Весной 1930 года мы, [взяв Леву], отправились в лодке по Волге с верховьев до Астрахани и были в плавании ровно пять месяцев [с 1 мая] до 1 октября. […]
Если первая поездка с Колей была в сравнительно быстром темпе, то теперь мы плыли спокойно, подолгу останавливаясь на стоянках и выбирали их по вкусу. Ночевали всегда на берегу. Лодка стала настоящим домом, в ней даже завелись мыши в ящике с продуктами. […] За все время поездки Лева ни разу не кашлянул, загорел, как чертенок. Если шли под парусом, то есть с попутным ветром, он был обвязан веревкой, конец которой прикреплен к скамейке. […]
Плыли с картой [121] . Знали, к какому селу скоро подойдем. […]
Поездки обдумывались Артемом по-хозяйски. Не помню случая, чтоб у нас чего-либо не доставало. Был даже неприкосновенный запас в виде пары плиток шоколада. Но съедали мы этот запас немедленно.
А когда случилось в другой поездке, что на почте прекратили выплату переводов выше 100 рублей, а [у нас были] два или три перевода по 200 рублей, то мы терпели сильное бедствие и питались несколько дней под Астраханью одними дынями. Дешевле дынь нельзя было купить ничего съестного. Это была карточная система, продажа хлеба втридорога из-под полы и пр., короче говоря, голодное время. […]
121
По воспоминаниям Людмилы Иосифовны, они пользовались картами-двухверстками. — Е. Г.
Обратно возвращались на пароходе. […]
Левитановская осень разукрасила берега, и с трудом, только при помощи Артема, я узнавала наши лучшие стоянки. Обратное путешествие на пароходе было похоже на перелистывание прочитанной книги. Там иллюстрацию рассмотришь внимательно, там абзац перечитаешь […]
Одна женщина [122] , которая была у нас на Ветлуге, узнав, что Артема взяли, пришла к нам. Помолчав, сказала: «Хорошо, что он успел поплавать». […]
122
Ильза, немецкая коммунистка, жена болгарского литератора Георгия Андрейчина, жившая в Москве. Г. Андрейчин был арестован в 1937 г. — Е. Г.