Судьба советского офицера
Шрифт:
И вот такая встреча…
На улице было ещё людно. Вечер выдался тёплым, тихим. Они миновали знакомые уже «Тарханы», поднялись к проходной, за которой их встретили Катины родители.
Владимир Александрович поблагодарил за приглашение дочери в театр, Теремрин поблагодарил за то, что её доверили ему. Он так и не мог оценить их отношения к себе. Пока они просто отступали перед обстоятельствами. С чего бы вдруг запретить танцы, или, тем более, поход в театр?
Последующие два – три дня Катины родители присматривались к Дмитрию, по-прежнему не поощряя знакомства, но и не мешая ему, поскольку поводов мешать
Над сутью их отношений они, скорее всего, не задумывались, а, может, и не считали нужным задумываться. Возможен и другой вариант – задумывались, но не показывали это. В конце концов, вреда их дочери никакого не было. Теремрин производил хорошее впечатление. Но для чего-то серьёзного Катя, по их мнению, просто была мала. Теремрин уже не раз побывал в их просторном двухкомнатном люксе – на чай приглашали. К нему уже даже привыкли нянечки, строго охранявшие вход от посторонних, и это тоже позднее послужило неожиданному повороту событий.
Только в печали дни тянутся медленно – в счастье они мелькают, подобно молнии. Чем ближе был отъезд, тем чаще Катя становилась задумчивой, грустной. Да и у Теремрина на душе кошки скребли, но он старался виду не подавать и её отводить от грустных мыслей.
Он её ни разу ещё даже не поцеловал, он обращался с ней с особым трепетом. О том, о чём думают в санаториях заядлые курортники, он не только не думал, но, даже представить себе не мог, что нечто подобное подумать мог в отношении Кати. Хотя относительно других женщин, до знакомства с Катей, такие планы имел.
Но… Судьба порою даёт нам такие испытания, устраивает такие повороты, которых мы и предположить не можем.
В канун их отъезда за Катиными родителями пришла машина из Кисловодска. Их пригласили на чей-то юбилей, и обещали привезти назад поздно.
Дмитрий и Катя долго гуляли после ужина по санаторским аллейкам. Катя была грустной. Они договорились, что обязательно будут писать друг другу…
Вдруг она оживилась и сказала:
– Папа приготовил Шампанское для прощального вечера, и, если они надолго задержатся на этом своём юбилее, мы можем отметить отъезд и без них.
У Теремрина возражений не было. Они беспрепятственно прошли мимо сидящей возле лестницы на стульчике сотрудницы, которая давно уже привыкла к Теремрину, поднялись на второй этаж и скоро оказались одни в номере.
– Давай всё-таки подождём твоих родителей, – сказал Теремрин, когда Катя поставила на стол бокалы.
– Боюсь, что до двенадцати не приедут, – ответила она, посмотрев на часы, – и тебе придётся уйти без Шампанского, а мы, – прибавила с озорством, – ещё и на брудершафт не пили, хоть и на «ты» перешли. У Теремрина на мгновение замерло, а затем быстро забилось сердце.
Катя села рядом, прильнула к нему, и личико стало печальным.
– Завтра уеду…
– Не навсегда же расстаёмся. Я часто бываю в Москве, да и вообще, возможно, переведусь, если со строевой службой решу расстаться, –
Вдруг в дверь постучали. Катя побежала открывать, воскликнув:
– Наконец-то приехали.
Теремрин сидел так, что двери ему было не видно. Он не знал, что лучше – оставаться на месте или встать и выйти в холл. И снова случился лёгкий поворот в судьбе: словно какая-то сила удержала его на месте.
Катя открыла дверь, и он услышал женский голос:
– Звонил ваш папа. Просил передать, что их оставили до утра. И привезут к обеду, – и после короткой паузы последовал вопрос: – Вы одна?
Теремрин уже хотел встать, но его остановил твердый Катин голос:
– Да, да, конечно. Мой знакомый давно ушёл…
– Тогда спокойной ночи, – услышал Теремрин, и дверь закрылась.
Катя вернулась в комнату. Он встал и подошёл к ней.
– Не хочу расставаться, – сказала она.
– Я тоже не хочу… Но мы же обязательно встретимся.
Их губы нашли друг друга и без брудершафта. Он замирал от близости к ней, и она замирала от его прикосновений. Надо было уходить, но не мог оторваться от неё, да и понимал, что нелепо уходить, когда она сказала, что он давно ушёл. Что подумают? Теперь уже никто не мог войти к ним и помешать. Теремрин до мельчайших подробностей запомнил весь тот вечер, до таких подробностей, которые никогда бы не решился доверить бумаге. Не будем и мы делать этого. В ту ночь, быть может, нежданно для него и для неё случилось то, что порой случается между людьми до того благословленного Небом срока, когда это должно случиться. И у Кати это случилось впервые…
Корил ли он себя за это? Наверное, сказать так было бы не совсем честно. То, что произошло у них с Катей, ещё более утвердило его в решении сделать ей предложение, причём просить её руки, как это и полагается, у родителей. Но что-то там задержало их в Кисловодске, и они приехали, когда до отхода поезда оставалось совсем мало времени. Катина мама даже не заметила того изменения, которое не могло не произойти в дочери. Теремрин пришёл провожать их к автобусу, чтобы поехать на вокзал, но им подали санаторскую «Волгу». А в «Волге» из-за вещей оказалось слишком мало места, чтобы он мог поехать с ними. Да и почувствовал, что родители сочтут это лишним.
Даже не поцеловались они с Катей на прощанье. Правда, когда он помогал ей сесть на заднее сиденье, она успела украдкой чмокнуть его в щёку. Да и то мама, кажется, заметила и нахмурилась.
«Волга» рванулась с места, и судьба распорядилась так, что дорогое личико за стеклом машины, скрывшееся за поворотом, он увидел лишь через много лет, в скверике у источника…
Теремрин за воспоминаниями не заметил, как дошёл до места дуэли Лермонтова. Далее предстоял крутой подъём на отрог Машука, с которого открывался во всём своём величии пятиглавый Бештау. Впрочем, в тот день было не до любования природой. Теремрин шёл, нигде не задерживаясь. Зрело решение: надо поговорить с нею, обязательно поговорить. Было, о чём спросить. Так и осталось для него неясным, что же помешало им встретиться снова. Ведь он был уверен не только в силе своих чувств, он был уверен, что и у неё были к нему чувства, которые рядовыми не назовёшь. Или он ошибался? И волновал ещё один, может быть, даже более важный вопрос: тот, которым озадачил его Посохов.