Судьба советского офицера
Шрифт:
– Ну, что нового? – спросил Посохов. – Видел её?
– Уехали они…
– Уехали? Когда же это?
– Сегодня после обеда третьим поездом.
Фирменный поезд под номером три «Кавказ» уходил тогда примерно в пятнадцать-шестнадцать часов.
– Значит, сбежали раньше срока, – сделал вывод Посохов.
– Нет, – возразил Теремрин. – Они не сбежали. Я был в приёмном отделении, интересовался. Срок путёвки как раз сегодня закончился.
– Хоть что-то удалось узнать?
– Очень немногое, – ответил на Теремрин и рассказал, что выяснил в приёмном отделении.
– Да, действительно, даже письма не напишешь, – сказал Посохов. – Значит, не судьба.
Помолчали. И вдруг Посохов оживился.
– Ты
Хочешь сходить на лекцию?
– Фамилия меня заинтересовала. Кто этот Теремрин?
Дело в том, что в санаториях, зачастую, при знакомстве называют только имена, порой, совсем не интересуясь фамилиями, а потому не было ничего удивительного в том, что Посохов не знал, что перед ним именно тот самый Теремрин, который должен читать лекцию в клубе.
– И чем же тебя заинтересовала эта фамилия? – спросил Теремрин.
– А вот чем. Смотри, – сказал Посохов и протянул листок с приветствием кадет Русского Зарубежья по поводу организации в России первого Суворовского клуба.
За рубежом давно уже были созданы содружества выпускников русских кадетских корпусов, эвакуированных из России в годы революции и продолжавших там работу в послереволюционные годы.
Теремрин взял листок, прочитал текст, добрался до подписей, одна из которых заставила вздрогнуть:
«Теремрин Алексей Николаевич. Воронежский кадетский корпус».
– Вдруг да не однофамилец. Фамилия-то, прямо скажем, редкая.
– Теремрин, который будет проводить беседу, это я, – сказал Дмитрий.
Глава вторая
Сколько романов вспыхивает и затухает на курортах Кавказских минеральных вод, где даже сам воздух, словно напоён любовью, сколько сталкивается судеб, сколько раскалывается сердец! На приморских курортах немало времени занимает море. Забираться же в горы или шагать по терренкурам день напролёт может далеко не каждый. Вот и остаётся посвятить себя иным процедурам, которые в шутку именуются кустотерапией.
На следующий день после того, как полковник Теремрин прибыл в Пятигорский военный санаторий, из него уезжал майор Александр Синеусов. Они не были знакомы лично, хотя Синеусов много слышал о Теремрине, поскольку служил в крупном военном журнале, где тот нередко печатался. Судьба же распорядилась так, что они вскоре оказались связанными тонкой ниточкой через других людей, а если точнее, то опять же через вездесущий прекрасный пол.
На вокзал Синеусова провожала его курортная знакомая, с которой он провёл в Пятигорске немало приятных дней. Это была Ирина, молодая, очень привлекательная женщина в приталенном сиреневом сарафане, подчёркивающем её стройность. Ростом она была чуть ниже Синеусова и вполне под стать его плотно сбитой спортивной фигуре. Она была грустна, ведь его отпуск окончился, а её ещё был в самом разгаре. К поезду они приехали санаторским автобусом. Через туннель выбрались на узкую платформу, к которой в этот момент подошла электричка из Минеральных вод. С грохотом раздвинулись автоматические двери, стало людно, шумно, суетно, но через минуту-другую толпа схлынула, и на платформе остались лишь пассажиры дальнего поезда, до прибытия которого оставались считанные минуты.
Отъезд из санатория – дело суетное и, порой, невесёлое. Печаль расставания подступает постепенно, когда остаётся три дня, два дня, один день. Затем исчезает на время сборов и вновь накатывается уже на платформе, где приходит осознание уже очень скорой разлуки, музыку которой всё отчетливее отстукивают по рельсам колеса приближающегося поезда, отстукивают с каждой минутой всё громче, громче и громче…
Синеусов говорил какие-то обязательные, успокаивающие слова, а Ирина, подавленная и растерянная, слушала молча, не спуская с него своих печально-прекрасных карих глаз, в уголках которых уже накапливались прозрачные капельки слезинок. Синеусов не мог спокойно переносить её пронзающий сердце взгляд. Он отвернулся, чтобы ещё раз взглянуть на величественную громаду Машука, на здания военного санатория, хорошо видные с платформы. Ирина коснулась его плеча, и Синеусов, почувствовав это осторожное, трепетное прикосновение, повернулся к ней, решив, что вот сейчас, немедленно, должен открыть ей всё, что таил до сих пор. Он обязан был сделать это раньше, быть может, в самом начале их отношений, или, хотя бы перед самой их – назовем её решающей – встречей, оставившей сладкую боль в его сердце. Обязан был, но не решился…
– Ириша, – начал он. – Я хотел тебе сказать… Я должен тебе сказать…
Он не мог не заметить тревогу в её глазах и то, как она вся напряглась, насторожилась.
– Я хочу ещё раз тебе сказать, что всё было просто волшебно… Какие здесь места! Чудо. И всё связано с тобой. И ты у меня чудо.
Сказал, но понял, что Ирина разгадала его манёвр – она ведь ждала совсем других слов. Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутой, щёчки по-детски вздрагивали. Вообще здесь, на платформе, в последние минуты перед расставанием, она вдруг чем-то изменилась, стала немножечко другой. Даже в движениях появилась нервозность. Впрочем, он отнёс это на счёт близкой разлуки. Он так ничего и не сказал, хотя и понимал, что должен сделать это. Он просто не знал, как и с чего начать.
И тут, с лёгким шумом катясь под уклон, из-за поворота показался поезд. Мягко урча, прокатился электровоз, подталкиваемый вагонами, проплыли мимо размашисто начертанные под окошками надписи «Кавказ» – первая, вторая, третья… Надпись на десятом вагоне оказалась прямо перед Синеусовым и Ириной.
– Скорый поезд «Кисловодск – Москва» прибыл на второй путь ко второй платформе, – продребезжал репродуктор.
Всё пришло в движение. Синеусов поцеловал Ирину и шагнул в вагон. Остановившись в тамбуре, он ещё раз посмотрел на неё, и в этот момент вагон слегка качнулся, словно отталкиваясь от платформы, вместе с которой Ирина и немногие другие провожающие сначала медленно, затем всё быстрее поплыли назад. А Синеусов невольно вспомнил слова из песни Юрия Визбора:
И потихонечку пятится трап от крыла,
Вот уж действительно пропасть меж нами легла.
Платформа оборвалась плавным скатом, и Ирина скрылась из глаз. Проходя по коридору к своему купе, Синеусов подумал: «Неужели пропасть окончательно разделила нас?»
Он любил путешествовать в спальных вагонах. В то время достаточно было чуть-чуть доплатить к воинскому требованию, и дорожные мытарства превращались в удовольствие. Служил Синеусов, как мы уже говорили, в Москве, в крупном военном журнале, а отношение к журналистам в советское время было весьма благоприятное. Да и понятно. Журналисты не лгали на страну, не издевались над трудностями. Не порочили великое прошлое. Всю мерзость и грязь клеветы, которой, говоря языком демократов, «стрясает бабло» желтая, демократическая пресса, подавляла господствующая идеология.
Чаще всего Синеусов оказывался в купе один, но на этот раз он вошёл почти одновременно с попутчиком. В спальный вагон вместе с ним села семья – муж, жена и девочка лет двенадцати. Одно купе заняли мама с дочкой, а отца семейства отправили в соседнее купе, где было, согласно билетам, третье их место. Попутчиков своих Синеусов много раз видел в санатории.
– Александр, – назвался он, занимая свой диван.
–Труворов, – послышалось в ответ и тут же последовало уточнение: – Труворов Сергей Николаевич.