Судьба. Книга 1
Шрифт:
— Есть пословица: «Ударишь корову по рогам — у неё копыта заноют»… Оказывается, лжёт пословица! Вам не ударили по рогам — сломали рога!.. А я не вижу, чтобы ваше собственное тело заныло… Тридцать лет эти люди жили рядом с вами, а свалилась на них беда — вы бороды чесать начали! Или вы только говорите о чести? Может, наш род слабее их рода, наши люди трусливее их людей? Сегодня увезли девушку — мы смолчали. Завтра приедут — чью-нибудь жену увезут. Тоже молчать будем? Или ваши руки так привыкли к недоуздку верблюда и к чапигам омача [28] , что не могут удержать саблю и конских подводьев?
28
Омач — деревянная соха, употреблявшаяся у туркменские крестьян.
Голос арчина гремел, и люди, сначала обиженные его словами, почувствовали боевой азарт и стали грозно посматривать по сторонам. Насторожившийся гость не спускал взгляда с арчина и на лице его, вместе с тревожным ожиданием, проглядывало какое-то удовлетворение, словно он был доволен неожиданным поворотом событий.
— Кровь смывается водой! — говорил арчин. — На обиду смывают кровью! Возвращайтесь, посланец Бекмурада, и передайте всё, что слышали здесь! Они сделали своё дело, теперь пусть ожидают, что сделаем мы… Так и передай им, Байрамклыч-бай!
С последними словами арчин встал. Поднялся и гость.
Сухан Скупой, задетый словами о туркменах — он принял это как намёк на своё тёмное происхождение, — надулся и закричал:
— Кто это не туркмен? Ты думаешь, если ты сын отца-ига, я — неизвестно чей, да? Это мы ещё посмотрим! Давай кости свои в огне испытаем — сразу будет видно, кто чистокровный туркмен!
Арчин, не удостоив бая ответом, вышел. Многие из сидящих вышли вслед за ним. Заглядывая в лица дайханам, как затравленная собака, Сухан Скупой кричал, глотая слова:
— Если у кого честь… сильнее разума… Пусть к себе переселяет Мурада… Да, пусть! Вон — его кин битка, а вот — жена… Я не причастен к вашему безумию!.. Байрамклыч-бай, так и передайте Бекмурад-баю: не причастен я… руки умываю!..
Между тем во дворе люди окружили арчина.
— Правильно вы сказали, Меред-ага!
— Конечно, все ждали этих слов!
— Так и должен сказать туркмен!
— Арчин — настоящий защитник села!
— Меред-ага, выступать надо!
— Эй, люди, вооружайтесь, седлайте коней!
— Сбор у кибитки Оразсолтан-эдже!
— Правильно! Пусть мать благословит джигитов!
— Седлайте!
— Смоем обиду кровью!
— Постойте, люди! — властный голос арчина остановил побежавших было за оружием дайхан. — Постойте! Гнев впереди разума бежит — не спешите вслед за ним. Нельзя выступать немедленно!
— В чём дело?
— Почему нельзя?
— Зачем ждать? — раздались недоуменные голоса.
Арчин забрал бороду в кулак, снисходительно усмехнулся.
— Почему? А потому, что наши враги ждут сейчас нападения! И может, не одни, а кого-нибудь на помощь пригласили — у Бекмурада много головорезов в друзьях ходит. Крови много может быть…
— Мы не боимся! — крикнул кто-то из молодых.
Его поддержали.
— Кровью смоем бесчестие!
— Немедленно наказать воров!
— Нельзя терпеть обиду!
— Тише! — поднял руку арчин. — Когда котёл сверх меры бурлит, он огонь под собой заливает! Кто говорит, что мы стерпим обиду? Придёт время для мести… А пока другим путём пойдём. У нас есть власти, перед которыми мы, хвала аллаху, имеем кое-какие заслуги и авторитет. Обратимся к властям, а там — видно будет… В конце концов отберём мы девушку, так
Слова арчина Мереда произвели двоякое впечатление. Молодёжь явно рвалась к немедленным действиям, однако более пожилые и особенно старики рассудили, что арчин, пожалуй, умный совет даёт. С тем и разошлись. Уходя, кто-то язвительно пошутил:
— Робкий через сорок лет отомстил и сказал: «Я поторопился».
Шутке засмеялись.
Оставшись один, Сухан Скупой дал волю гневу. «Ишаки тугодумные! — ругался он. — Не видят, где хорошо, где плохо!.. Честь им понадобилась! Туркменами себя почувствовали, оборванцы!..» Дело обернулось совсем не так, как он предполагал, и это было чревато многими неприятностями. Чёрт его знает, почему на этот раз аульчане не поддержали бая безоговорочно, как это было почти всегда. И арчин, чтоб ему, не во время выскочил. Тоже нашёлся чистокровный иг!.. Нужна ему эта Узук, как третье колесо арбе! Что-то задумал, лиса хитрая, и всё дело нарушил. Ещё, глядишь, докопаются, что похитителям помогал кто-то… Что скажет уехавший посредник?… Что Бекмурад подумает?…
Бродя меж кибиток и ругая всех и вся, Сухан Скупой заметил медленно бредущую к дому Оразсолтан-эдже. С ней не было никого, кроме мальчишки Дурды, на плечо которого она опиралась. Сухан Скупой поспешил к ней, теряя свои хлопающие калоши, и снова начал говорить о благоразумии, об интересах аульчан, о большом выкупе. На все увещевания Оразсолтан-эдже отвечала одной фразой: «Верните мне дочь!». Сухан вспылил и наговорил ей грубостей. Женщина не осталась в долгу и сказала, что человеку нужна правда, а не двоюродный брат правды, и что он, бай, может чесать свою плешь, если у него больше ни на что руки не годны, а смелые джигиты в ауле, хвала аллаху, ещё не перевелись, хотя бы тот же арчин Меред.
Сухан Скупой окончательно взбеленился и, не зная на ком сорвать злость, зашлёпал к кибитке старшей жены. Здесь ему подвернулись под ноги брошенные старые верёвки, и он с криком «Добро не бережёте»! начал избивать жену. Услышав плач матери, разревелись детишки. Сухан плюнул, выругался, цыкнул на детей и пошёл в кибитку младшей жены — отдохнуть от всех треволнений беспокойного дня.
Когда два жеребца дерутся, между ними погибает осёл
Вернувшись в свою кибитку, Оразсолтан-эдже ударила себя кулаком в грудь и, плача, повалилась на кошму. «Дитя ты моё родное, — причитала она, — птичка, упорхнувшая из моих рук… О чём ты подумаешь, когда узнаешь, что твоя мать отказалась от тебя? Это — не слова, это — огонь, и сгоришь ты в них, как былиночка, в словах собственной матери сгоришь, а мать ни в чём не виновата… Ах, судьбинушка моя горькая!.. Не расцветёт моё счастье никогда, чёрным песком его занесло, барханы насыпало… Разве и без того не была тяжёлой наша жизнь?…
Куда я теперь перееду? Кто есть у меня близкий?… Никого нет у меня! Была у меня доченька, да и ту вырвали из рук моих злые коршуны… Ах, пропасть бы совсем этому миру, развалиться бы ему… Засыпал бы ты меня своими обломками — не глотала бы я горький яд жизни… Зачем мне такая жизнь? Что ждать от жизни бедному человеку, что тебя впереди ожидает?…
Шаги около кибитки заставили Оразсолтан-эдже замолкнуть и насторожиться. Она приподнялась па локте, прислушалась: может, Берды вернулся или Мурад, прослышав о несчастье пришёл? Только как он услышит — сегодня всё произошло! О аллах, неужели — только сегодня? Кажется, целый месяц прошёл… целый век…