Судьбе вопрек
Шрифт:
Приподняла корочку, рассматривая наши семейные фотографии. Я на руках у мамы, мы с Альби и Таном верхом на отце. А вот мы все вместе в парке развлечений, а снимает нас турист, который на языке девятого дистрикта вообще ничего не понимал, но все равно помог нам. Открыла последнюю страницу и замерла. На ней то самое фото, которое я сделала в тот день, когда Оуэн признался, что он мой дедушка. Мы щелкнулись на мой планшет, прижавшись щеками и улыбаясь, словно два сияющих солнца. Провела ладошкой по этой фотографии и сердце дрогнуло.
— Ландрин, ты пришла в себя! — в комнату заглянула Лоби. На ней лица не было. — Прости, я была на совещании. Как узнала, сразу…
— Да ничего страшного, — улыбнулась я.
— Тебе уже сказали?
Я понимала, о чем она. Понимала, но не принимала.
— Нет, — не хотела этого слышать.
— Но, Ланни…
— Я подожду, Лоби. Сколько потребуется.
Подруга понятливо кивнула, передала мне плотный конверт, затем молча вышла и закрыла двери. А потом полдня отгоняла Марту и других сестер и санитарок, чтобы не трогали меня. Фет Барский не включал телепатовизор и не подавал признаков жизни, а я сидела, с идеально прямой спиной, и ждала, что вот-вот откроется дверь и въедет он. Улыбнется, а потом посмотрит сурово и скажет… Ну, что ты сидишь с таким лицом, Александрин? Воспитанные девушки с такими лицами не сидят! Неважно что. Главное, скажет! Но дверь не открывалась.
Мне пришлось признать, что больше она не откроется. Фет Сайонелл не вернется. И мне пришлось опустить взгляд на конверт из плотной бумаги, на котором остались круглые сырые отметины от моих вспотевших ладошек. Разорвала желтоватую бумагу, извлекла листок и мое сердце остановилось.
«Дорогая Александрин. Моя милая, трудолюбивая девочка, добрая и великодушная внучка. Если ты читаешь это письмо, значит, пришло мое время. Время, чтобы рассказать тебе правду, если я еще не решился и не сделал это. Не зная, когда судьба заберет меня, я пишу тебе ежедневно. Пишу, чтобы ты знала, мне не было легко понять и принять, как жестоко я обошелся с тобой, с Астанаром и Альбертиной. Пишу, чтобы ты осознала — мой последний путь был невообразимо трудным, но я проходил его с достоинством, потому что знал, передо мной самая важная в жизни цель — заслужить прощение внуков. Я не знаю, сможешь ли ты однажды простить меня, даже не смею на это надеяться, но поверь, если хранить в душе зло, оно в первую очередь отравит тебя. Возможно, поэтому я заболел. Зло моей души, черной, жестокой, бессердечной, отравило тело, превратило в немощного старика. Конечно, ты можешь подумать, что перед смертью просто быть добрым. Но это не так. Когда понимаешь, что твои дни сочтены, остается два пути: потратить время впустую, цепляясь за жизнь, в тщетных поисках несуществующего лекарства или закончить земные дела, исправить совершенные ошибки, пусть это и будет тяжело, пусть это и причинит боль. И я решил, что хватит прятаться. Пора восстановить справедливость. А справедливость в том, что вы — часть рода Сайонелл, рода правящих пятого дистрикта, и не должны побираться как нищие. Вы должны жить достойно, получить блестящее образование, построить великолепную карьеру и обрести любовь. Настоящую. Живую. А не навязанную кем-то. Именно в этом я и постараюсь тебе помочь, а что из этого выйдет — не знаю…»
Я откладывала прочитанные листки один за другим. На них капали мои слезы, от чего ровные строки расползались чернильными пятнами. Читала о каждом нашем дне, проведенном вместе. О том, как фет Сайонелл впервые меня увидел, как испугался и даже хотел улететь обратно, как был сражен моей добротой и трудолюбием, как был счастлив узнать Тана и Альби.
Взяв последний лист, я уже откровенно рыдала, громко всхлипывая и размазывая слезы рукавом жакета, подаренного Оуэном.
«Сегодня, глядя, как ты лежишь в коконе, едва живая, но такая спокойная, я понял, что потерял самое важное. Я потерял время с вами! Ваше детство, когда вы так нуждались в любви, внимании и заботе. Я смотрел, как ты спишь, и понимал, что ты не можешь позволить мужчине любить себя из-за моих ошибок. Но Александрин, пойми, что они именно мои! Только мои! Ты великолепная женщина. Незаслуженно рано повзрослевшая, которая тащила на своих еще детских плечах семью и успешно с этим справилась! Не нужно скептически морщить носик и хмыкать», — я усмехнулась сквозь слезы, как хорошо он меня изучил! — «Это так. Тан простит меня, я знаю. Он весь в отца: волевой, упертый, все переживает глубоко внутри. Альбертина, как и ты — вся в мать. Добрая и великодушная. Вы замечательные ребята. Ты часто повторяешь, что не заслужила их, не заслужила любви, но это не так. Единственный, кто не заслуживает вас и вашего прощения — это я.
Чувствую, что угасаю, а потому сегодня напишу самое важное. Твой танец поразил меня до глубины души, а история Эллы и Питера заиграла новыми красками, напомнила мне вашу историю с Харви. Александрин, я знаю, что между вами произошло, фету Дорскому пришлось рассказать мне. Под приказом. А потому скажу тебе две вещи и, надеюсь, ты их очень четко поймешь и усвоишь: Харви любит тебя так, как не полюбит больше никто; второе — за свою любовь нужно бороться. До конца! То, что ты сказала ему — не может быть сказано от чистого сердца. Я знаю тебя. Либо тебя шантажировали чем-то, либо приказали так сказать. Скорее всего, я не успею тебе рассказать об этом лично, потому напишу. В первом случае, доверься своему мужчине. Поделись с ним своими страхами. Поверь, Харви справится со всеми угрозами. Если же тебе приказали, воспользуйся искрой! Жалею, что так мало времени было отпущено нам с тобой. Я бы научил. Показал бы, но не успею.
Дар разжигающего искру уникален тем, что ты способна как разжечь ее, так и выжечь. Это первое. Второе — ты можешь выжечь не только чью-то искру, но и ее последствия. Будь то наложенная иллюзия на палочку Киссенджера или приказ, отданный твоему сознанию. Это требует воли, это требует усердия, но это возможно. Следует очистить свой разум, осознать внутри себя чужеродный блок: это может ощущаться как что-то сырое или темное, холодное или жалящее. Это может прийти в виде образа, запаха, видения. У каждого по-своему. Твой отец ощущал лед приказа и растапливал его. Я многажды пытался приказывать ему, но раз за разом он успешно ломал мои приказы. Сначала с огромным трудом, а затем так, словно я и не приказывал вовсе. У тебя получится. Помни о том, для чего ты это делаешь, и это придаст тебе сил.
Как много я еще хочу сказать. Как мало могу написать. Руки совсем не чувствуют, а телепатические силы на написание уже иссякают. Все, что я имел, я отдаю вам, Александрин. С тобой свяжется нотариус. Не противься ничему. Это ничтожно малая плата за отобранное детство. Это ничто по сравнению с вашей утратой.
Пожалуйста, не плачь сейчас. Твоих слез я не заслужил. Помнишь? Смерть — это только начало!
Я люблю тебя.
P.S. Передай мои извинения Антуану.
Твой дедушка».
11
Листок выпал из моих ослабших рук и, уткнувшись лицом в подушку, я зарыдала. Мое сердце разбилось на множество осколков. Моя душа умерла внутри. Это неправильно! Так не должно быть! Он не мог умереть!
Я поднялась и принялась колотить кулаками подушку, швырнула ее на пол, пнула телепатоколяску, опрокинула стулья, схватила со столика горячий шоколад и запустила в стену. Только наблюдая, как лениво ползут по светлым обоям коричневые разводы, тяжело дыша, я поняла, что гнев ничего не изменит. Пискнули датчики фета Барского — разнервничался. Я исправила последствия своей истерики и извинилась, словно он мог понять. Хотя, видимо мог. Но из-за болезни смотрел стеклянными глазами в померкший экран телепатовизора и улыбался. Болезнь Торкинсона. Улыбчивая убийца. Чтоб ей пусто было неизлечимой!
Чем дольше я смотрела на улыбку фета Барского, тем больше понимала, что хочу запомнить Оуэна таким. Счастливым. Но как же я боялась его увидеть!
Вышла из палаты, не понимая, где нахожусь и что происходит. Лоби стояла под дверью. Не знаю, как давно, но в нужный момент оказалась рядом. Взяла меня под руку и молча повела. Это хорошо, потому что я понятия не имела, что следует делать.
— Тан и Альби там…
Эмоции пока дремали. Осознание еще не пришло. Лишь безмолвные слезы обожгли глаза. Так сильно, что пришлось зажмуриться. Распахнула ресницы, позволив соленым каплям скользнуть вниз. Я не чувствовала ног, просто шла в комнату, где фет Сайонелл встретит вечность.
Альберта, заметив меня, тут же бросилась ко мне на шею, рыдая в голос. Тан стоял внешне спокойный, с идеально прямой спиной и смотрел перед собой. Его глаза едва заметно блестели. Вот только он ни за что не надел бы сшитый на заказ костюм, не найдись в его сердце силы, чтобы простить деда.
— Фетрой Марк Гай прибудет через час, — озвучила Лоби. — Фет Сайонелл подписал отказ от поддержания жизни искусственно, но до распоряжения фетроя мы ввели его в глубокий стазис.
В таком люди могут лежать годами. Но он требует колоссального количества энергии.