Судьбе вопрек
Шрифт:
— Перезапуск иммунной и нервной систем, говорите… Даже не знаю. Прежде на болезнь Торкинсона с такой позиции не смотрели. Если мы возьмем стволовые клетки, пропустим через фильтры Элгенджера, сделаем смыв лимфоцитов, выжжем лейкоциты, полное переливание крови с проморозкой, затем… Есть меньше пяти процентов, что все сработает и огромная вероятность, что болезнь разовьется заново в ближайшие несколько лет. Но, даже в том случае, если предложенный вами метод сработает, фет Сайонелл может остаться растением. Мы не знаем, как все это отразится на мозге и других органах.
— Значит, пять процентов на успех все
— Даже меньше пяти, но сами понимаете… На подготовку, проверку и испытание уйдут долгие месяцы, а то и годы. Вы продержите стазис так долго?
— Ни к чему. Вы просто приедете и поставите моего дядю на ноги.
И так уверенно он это сказал. Так спокойно и властно, что у меня даже мурашки пошли по коже.
— Слушаюсь, — ответил доктор и отключился.
— Что ж, Александрин. Теперь я вижу, почему Оуэн так рвался познакомиться с тобой. Возможно, ты станешь той волшебницей, что вернет его к жизни. Отмените все, переведите фета Сайонелла в лучшую палату, обеспечьте круглосуточный уход. Если понадобится обновить стазис — немедленно вызывайте меня, — отдал распоряжения Лоби. — Соберите консилиум из ваших лучших врачей. Бюджет неограничен. К утру я хочу видеть план, основанный на концепции Александрин о том, как вернуть фета Сайонелла к жизни.
— Хорошо, — согласно кивнула Лоби и, подарив мне робкую улыбку, побежала исполнять поручение.
Жив.
Он пока жив!
— Я буду бороться за вас! Слышите? — остановила в коридоре каталку с Оуэном и сжала его прохладную ладонь. — Так просто вы от меня не отделаетесь. Аллевойские своих в беде не бросают, а вы, фет Сайонелл, не в беде. Вы в заднице аркха! Но мы вас оттуда достанем! Непременно достанем! Обещаю!
И так мне хорошо на душе в этот момент стало, словно дедушка ожил. Хотя я понимала — рано радоваться. Вряд ли мне одной такой умной и красивой эта гениальная идея пришла. Впрочем, если ничего не получится, я хотя бы буду знать, что мы пытались.
— Марк Гай, а можно с вами поговорить? Наедине? — отважилась, когда каталка с дедушкой скрылась за поворотом.
Фетрой кивнул кому-то из своего сопровождения, и мы вернулись в палату для прощаний, которую я уже про себя окрестила палатой надежды. На самом деле, я много о чем хотела с ним поговорить. И об отце, и о фете Сайонелле, но самое важное было другое…
— Должен признаться, что у меня крайне мало времени. О чем ты хотела поговорить?
— На самом деле, много о чем. Но я начну с главного. Фет Сайонелл написал, что моему отцу удавалось сбросить с себя приказ великородного.
Марк Гай улыбнулся и огорошил:
— Мало того! Он и мои приказы сбрасывал играючи. Приказ великородного или правящего — отмахивался, как от мух.
— Как ему это удавалось?
Мне было важно это знать! Дедушка прав — за любовь нужно бороться. Чтобы это сделать — необходимо скинуть приказ Зейды и поговорить с Харви. И успеть нужно до поединка.
Фетрой Сайонелл нахмурился, посмотрел на меня внимательно и спросил:
— Кто отдал тебе приказ, Александрин?
Вопрос отозвался ледяной болью в голове. Молчала, потому что не могла ничего сказать.
— Понятно. Я не имею права помогать тебе избавиться от приказа, отданного правомерно. Но ведь он неправомерно был отдан, верно?
Снова я не в силах ни ответить, ни даже кивнуть. Просто смотрела на Марка Гая, как на последнюю надежду, позволяя ему сделать выводы. Ну должен же он догадаться! Фетрой все же, не мальчик с улицы.
— Правомерный приказ не заставляет скрывать, кто его отдал и сам факт приказа. Делаю вывод, что некто вновь нарушил установления девятого дистрикта и применил запрещенное воздействие к члену моей семьи. Смотри. Твой отец всегда говорил, что приказ — чужеродный элемент, который течет по его крови ледяной крошкой. В самом начале, он находил эту крошку и избавлялся от нее. Позднее ему удавалось ставить блок, который этот лед испепелял еще на подлете.
— Лед?
Я закрыла глаза, пытаясь нащупать внутри себя что-то холодное, но не нащупывалось.
— Кто отдал приказ, Александрин? — вновь спросил фетрой, и голову словно ледяным обручем скрутило. Я отчетливо ощущала, как шевелятся в голове инородные колючие элементы, поблескивают кристальные льдинки.
Вот она — чужеродная сила. Я представила свою искру, в виде теплого огненного шарика, который своими лучами превращает ледяное крошево в талую воду.
— Это… б-была… — слова давались тяжело, а дальше и вовсе не получалось. Приказ казался сильнее, стягивая мою волю стылыми оковами.
— Отлично. Ты действуешь в нужном направлении. Борись. Разрушающийся приказ способен к самовосстановлению. Нужно вырвать его с корнем. Уничтожить. Подумай о чем-то, ради чего стоит сбросить с себя ярмо чужой воли.
И я подумала о нем. О моем дыхании. Моей жизни. Моем свете. Самом добром, заботливом и сильном мужчине на планете. И чем больше я о нем думала, вспоминая о каждой минуте, проведенной вместе, о том чувстве — теплом, порой невозможно горячем, о безопасности и удивительной целостности, тем теплее становилось. Я не заметила, как по венам разлился самый настоящий огонь, а Марк Гай стал подозрительно тих.
— Что слу… чилось…
Распахнув глаза, я поняла, что комната залита золотым светом, который лился из меня, прорываясь сквозь кожу неисчислимым множеством тончайших золотистых лучей.
— Кто отдал тебе приказ, Александрин? — с улыбкой спросил Марк Гай и уже явно знал, что я смогу ответить.
В этот миг я ощущала чужую силу. Силу фетроя Сайонелла и она пугала! А еще мне казалось, что справа и слева за стенами огромные источники, словно спрятанные солнца, которые тянули ко мне свои лучи. Питали и насыщали. Отвечала я не своим голосом. Низким, сильным, властным:
— Фетесса Зейда Лоуренс заставила меня предать фетроя Хартмана и молчать об этом. Заставила, под угрозой убить Тана, Альби, фета Сайонелла и три тысячи гостей, что были в национальном театре оперы и балета. Она установила пузырьки с зарином и велела молчать. Молчать под приказом великородной!
Я выпалила на одном дыхании, а затем обмякла, мгновенно потеряв сознание и лишенная сил.
В себя пришла быстро. Во всяком случае, очнулась в той же комнате, а стрелки на часах сдвинулись лишь на полчаса. Стрелки, возможно, и на полчаса, а разум мой, видимо, лет на пятнадцать точно, потому что передо мной на корточках сидел отец и, глядя на меня, улыбался. Я разглядывала постаревшее и похудевшее лицо с мешками под глазами и поверить не могла.