Судьбы изменчивые лики
Шрифт:
И какое успокоение он находил с Дашей. Ей нельзя было лгать, она все чувствовала, понимала, принимала какие-то свои тайные решения и также тайно воплощала их в жизнь, от чего не ощущалось никакого душевного дискомфорта. Она просто смотрела в глаза и слушала, но чувство было такое, что от макушки до пят тебя уже изучили и определили, где и в какой части твоего подсознания что-то происходит. И только в ее власти было позволить ли мыслям покинуть этот тонкий мир или же остаться там навсегда. В свойственной только ей манере доброго подтрунивания Даша самые серьезные переживания могла обратить в какую-то совершенно комичную историю, где взрослые дядьки вполне серьезно устраивают из совершенно логичных и предсказуемых вещей, невесть что, портят друг другу нервы, доводят до инфарктов. Все заканчивалось доброй шуткой или смехом до слез с неизменным напоминанием об имеющемся дефиците сердечных препаратов в местной больнице. Да и прежде чем заниматься самоедством или же входить в стрессовое состояние, сначала нужно подумать о том, какими материальными потерями это обернется для семьи. Лучше уж бороться за экономию.
И сколько же жесткости, лаконичности было
«Наверное, я все-таки старею, если занялся воспоминаниями, самокопанием», — ловил себя на мысли Стас. Он всегда шел по жизни без оглядки, не подвергал свои поступки сомнению. Но в последнее время постоянно ощущал чувство вины. Пожалуй, впервые в жизни. Перед кем он был виноват? Перед Дашей? Стас все прокручивал и прокручивал в своем сознании эти ушедшие годы. Это начинало напоминать старый фильм, который сняли с полки, и теперь, по истечении времени, просматривали вновь и вновь, и каждый раз по-новому. Он уже не сомневался, в том, что Даша все понимала и знала, чем закончатся их отношения. Кому как не ей, выросшей в военной среде, было не понимать, что генеральские погоны не ставят на карту ради женщины. Видимо поэтому так спокойно отступила и до их последней встречи делала вид, что не понимает, что же на самом деле происходит в его душе. Стас не сомневался, что для нее это не была легкая, льстящая душу красивая лав стори. Это был разум, эмоции. Никто так глубоко не понимал и не чувствовал его как Даша. Ни с одной женщиной ему не было так… Стас мысленно стал подбирать слова — хорошо, комфортно… Ни одно из них не подходило. С ним просто никогда такого не было. Это была не просто страсть к молодой, уже в такие годы состоявшейся женщине. Что? Он не знал. Он просто знал, что хотел обладать ею с момента их знакомства, с их первой встречи. Вспоминая свое тогдашнее состояние, Стас невольно улыбнулся. Он, всегда относящийся к женщине как к данности, которая просто должна быть по жизни, совсем как неопытный юнец, искал повод, чтобы позвонить, в мыслях перебирал мало-мальски приемлемую проблему, за которую можно было бы зацепиться и обсудить. Как же он был обескуражен, когда, не успев начать свою отрепетированную речь, услышал такой спокойный, совсем домашний голос: «У вас сегодня что-то не так на душе? Вам захотелось поговорить со мной о чем-то? Поэтому давайте просто поговорим, ни о чем. В юности обычно начинают с погоды, а вы как?». Он давно так не смеялся искренне и от души. После той напряги, которая свалилась на него в последнее время, вдруг стало так легко от того, что не надо было притворяться, искать какой-то повод, что-то изображать. Его сразу и разоблачили, и поняли, и дали надежду.
Бедный телефон! Как он только все это выдерживал. Стас не мог представить себе, как он проживет день, если после утреннего доклада не позвонит Даше и не услышит ее голос. Боже, как он нервничал, когда у него кто-то был в кабинете, а он знал, что она сейчас уедет в очередную, так ненавистную для него командировку. Каждая их встреча будоражила чувства. Даже уже тогда, когда в их отношениях, казалось, все было ясно, он никогда не мог предположить, чем закончится их встреча. Если Даша шла на все это осознанно, невзирая на общественное мнение, которое в те годы делало свое дело, возможные последствия для карьеры, значит видела в нем какие-то достоинства. Она относилась к тому типу женщин, которые никогда не смогли бы потерпеть рядом с собой слабую личность. Судя по тому, что она не пыталась искать его, восстановить их отношения, для нее этот отрезок времени, скорее всего, был дорог и она хотела сохранить его в своей памяти таким, каким он был в ее жизни.
Перед Светланой? Вряд ли. В их жизни все получилось само собой. По современным понятиям их брак можно было бы назвать СП. Для выпускника летного училища женитьба на дочери высокопоставленного военного сулила хорошую карьеру, а супруге безбедную жизнь. Гармония в их отношениях наступала тогда, когда Стас получал очередное звание. Пустота сама собой образовала пропасть, когда в его жизнь вошла Даша. Но Светлана воспринимала ситуацию такой, какой она была, просто дожидалась генеральские погоны. Зато потом отыгралась за все. Когда грянули перемены, Стаса уволили из армии и как многих из них объявили оккупантом, чуть ли не врагом своего народа, перед ним закрылись двери собственного дома, он стал изгоем среди друзей. А были ли они вообще, или же он их растерял? Первый надлом произошел в тот вечер. Он помнил, как хлестал дождь, жесткий, холодный. Их транспортный самолет несколько раз заходил на посадку. Когда он спускался по трапу, сразу же почувствовал отчуждение. В дивизии уже знали о присвоении ему генеральского звания и новом назначении. По рукопожатиям встречающих он понял, что от него просто отвернулись. Были обязательные поздравления, тосты, как полагается, обмыли звезды. Но все это больше походило на траурную церемонию. Настоящим шоком были для него слова, сказанные самым близким по жизни человеком, Иваном. Еще у трапа вместо рукопожатия и привычных поздравлений, отвернувшись, он сказал, что Даша последним рейсом улетает в Москву, навсегда. Он помнил, как стал набирать привычный номер телефона, как мчался через весь город к ее дому и по пугающей темноте окон понял, что опоздал, как, выругав перепуганного водителя, бросил машину и бежал по взлетной полосе, а потом, подставив лицо дождю, дал волю всем своим эмоциям. «Если мужчина любит женщину, он никогда ее никому не отдаст», — эти слова, брошенные ему вслед там, на аэродроме, Иваном, вдруг зазвучали так отчетливо, как будто все это происходило именно сейчас, а не осталось где-то там, в далеких годах.
А он отдал. Было ли ему легко это сделать? Это уже никого не интересовало. Вызов к командующему был более чем неожиданным. Они практически накануне вернулись с подведения итогов. Их отметили, по
Его осуждали, наверное, презирали. Дашу действительно все любили за простоту, какую-то особую легкость в общении. Даже когда было совсем не просто на душе, рядом с ней становилось легко и покойно. Ее любили за все, в конце концов, за молодость. Видимо, поэтому понимали ее увлечение и не осуждали. К их отношениям, как ему казалось, относились не просто благосклонно, а даже с каким-то участием, бережно. Стас невольно улыбнулся. Он вспомнил, как после окончания полетов и традиционного доклада дежурного по гарнизону об обстановке, тот смущенно, уже совсем не по уставу сказал, что Дарья Владимировна сейчас на встрече в Доме офицеров. И как же тогда досталось его заму за то, что не доложил об этом сразу.
Была ли это любовь? Ему иногда казалось, что он вообще не знал, что это такое. Стас просто не мог представить свою жизнь без Даши. Когда она была рядом, он искал любую возможность побыть с ней. После полетов, учений, всяких накачек, водитель уже не спрашивал, куда ехать. Стас невольно вспомнил, как в свой юбилей сбежал с банкета, как на глазах перепуганных поваров собирал в коробку на кухне все, что попадалось на глаза, а потом через весь город пробирался к ее дому дворами, чтобы остаться незамеченным. И все ради того, чтобы сделать себе самый дорогой подарок. Потом, когда Даши не стало, она всегда присутствовала в его подсознании, то уходя от него, отдаляясь, то возвращаясь вновь. Теперь становилось особенно неуютно оттого, что ее не было рядом с ним. Появилось неудержимое желание раствориться в ее ауре. Казалось, что он совершенно реально ощущал ее прикосновение, чувствовал, как кончики ее пальцев скользили по его лицу, подбородку, заряжая каким-то особым энергетическим зарядом.
Стас почувствовал, как начала подступать тошнота, какая-то утробная, отторгающая все, что его окружало. Как бы спасаясь от этого состояния, он начал окидывать взглядом самые любимые уголки своего уютного дома. Очаровательная горка из собранных с таким трудом экзотических ваз вдруг начала напоминать груду горшков, сваленных на полу у окна. Расцветка его любимых кресел вызывала раздражение. Книги в дорогих переплетах, оружие… В отблеске любимого фарфора Стас неожиданно для себя увидел совершенно незнакомое, чужое выражение лица. Становилось невыносимо душно. Вдруг захотелось отбросить все это барахло, которое окружало его, обступало со всех сторон, давило на него. Едва успев схватить ключи, Стас выбежал на улицу. Он ощутил себя реальным только тогда, когда увидел такие знакомые, казалось, давно забытые места. Бросив машину, он дальше пошел пешком. Моросящий дождь все усиливался, переходя в жесткий и холодный. Взлетная полоса прерывалась выбоинами, вывернутыми плитами, затем продолжалась вновь. Стас невольно остановился у того места, где обычно самолет уже отрывался от земли. Впереди еще оставалось пространство. Что-то удерживало его именно здесь, он не решался сделать шаг в это пространство. Ему казалось, что если он его сделает именно сейчас, то оторвется от земли, потеряет опору и его закружит, увлечет в пространство, сделав безвольным и уже не властным над собой. Стаса охватил страх оттого, что он в подсознании пытался и не мог отыскать эту опору. Его душило чувство, у которого он был в плену, оно завладело им всем, как бы связывая своей невидимой, но прочно удерживающей паутиной. Он винил себя, судьба винила его. До безумия хотелось освободиться, сбросить это чувство вины, которое где-то, в каких-то далеких частях его души копилось все эти годы и теперь прорвалось наружу. Оно сливалось с этим холодным, не щадящим дождем. Та легкость, которую Стас вдруг ощутил и которую давно уже не испытывал, застала его врасплох. Он пытался найти объяснение, что же происходит с ним, с его душой. Какое-то забытое и теперь возвращающееся откуда-то из глубин подсознания чувство медленно разрасталось и постепенно заполняло все его сознание. Оно было ему знакомо, он помнил, что ощущал его когда-то очень давно. Оно всегда появлялось в преддверии чего-то очень важного. Стас лихорадочно перебирал в сознании определение этому состоянию. Надежда. Да, надежда. Только она может будить такие чувства, только она может указать путь к возрождению…
К истокам своим возвращаясь
Опять наступил этот ненавистный понедельник. Настроение было препаршивым и вовсе не потому, что предстояло после проведенного уикэнда возвращаться к рабочим делам, а потому, что наступило время принять важное для семьи решение. Из месяца в месяц они оттягивали этот момент, но дальше откладывать уже было некуда. В клинике день для посещений только один в неделе — понедельник. Каким будет состояние Иосифа? Тоже не ясно. Врачи делают вовсе не утешительные прогнозы.
В саду хлопотал садовник, делая традиционный утренний обход своего зеленого царства, которое он создавал много лет стараниями, умом, и, несомненно, любовью к этим безмолвным созданиям. Казалось, он разговаривал с каждой капелькой росы, с каждым новым родившимся листочком, пытаясь разгадать ночные тайны этого особого мира.
К поездке уже готовили машину. Слышалась привычная утренняя суета прислуги и голос его Ребекки, отдающей последние распоряжения. Скоро отворится дверь его спальни, и она войдет своей стремительной походкой, как всегда свежая, благоухающая утренними ароматами, излучающая уверенность, оптимизм и надежду. Он несмотря на их долгую совместную жизнь всегда ждал этого прихода, который с годами превратился в своеобразный ритуал. Общение с ней, пусть даже бессловесное, заряжало энергией на день, придавало силы. Как все сложится сегодня? Ведь им обоим необходимо принять совсем непростое решение.