Судьбы изменчивые лики
Шрифт:
Ребекка в очередной раз перебирала в своем воображении образы, в которых Сарра могла бы предстать перед столь уважаемой аудиторией.
Уже были приглашены лучшие парикмахеры, портной в который раз придирчиво осматривал созданный им шедевр для своей когда-то любимой клиентки. Волновался он не меньше других. Ведь Сарра поменяла не только стиль жизни, но и стиль в одежде. На смену экстравагантности, зачастую кричащей, приходили женственность, утонченность. Он давно не обслуживал Сарру и теперь не представлял, как она отнесется к этому наряду. Он только знал, что Сарра должна предстать в образе молодой, с хорошим вкусом, леди из состоятельной и уважаемой семьи. Для него это могло бы стать и хорошей рекламой. Представленная на суд работа может помочь ему стать модным мастером светской тусовки в этом сезоне. Очень хотелось не упустить свой шанс. Чтобы приглушить некий официоз и подчеркнутую строгость, решено было сыграть на контрасте цветов. Глубокого малахитового цвета блуза в сочетании с костюмом цвета теплой стали должны были подчеркнуть и необыкновенную красоту малахитово-зеленых глаз Сарры и придать шарм, неожиданность всему ее образу.
В зале воцарилась атмосфера особой торжественности, всегда присутствовавшей на подобных мероприятиях. Студенты, которые прощались со своим студенчеством, родственники и просто близкие друзья, переживавшие не меньше тех, кто должен представить свои заключительные доклады. Но всех объединяло, пожалуй, одно чувство — ожидание чего-то особенного, необычного, понимание того, что именно сегодня, в этот день, во многом определяется их будущая судьба.
Сарра не ощущала никаких чувств, не испытывала никаких эмоций, никак не воспринимала находящихся в зале людей, пожалуй, до того момента, пока не прозвучала заключительная фраза ее доклада и не раздались аплодисменты. Они все нарастали и нарастали. Сарра, еще сосредоточенная, нацеленная только на успешную защиту своих идей, теперь растерялась. Как все это понимать? Ей аплодируют впервые в жизни! Значит — это успех?! Только сейчас она позволила обратить свои взоры в зал, туда, где были любимая Ребекка и ее суровый дед. Она увидела, как они горды. Сегодня звучала их фамилия, звучала с триумфом, так, как и должна была звучать всегда. Было ощущение, что они, наконец, стряхнули с себя груз тяжелых проблем. Так светлы были их лица.
Сарра почувствовала на себе взгляд, исходивший откуда-то из глубины зала. Повинуясь интуиции она скользила взглядом по сидящим в зале. Ее глаза остановились на Рикки. Недоумение, растерянность, восторг, восхищение читались в его глазах. Сарра так и стояла бы еще долго, внимая залу и глядя в раскрытые, полные удивления глаза Рикки, если бы не возвратившие в реальность слова руководителя корпорации. «Вы безумно хороши! — произнес он, не то пожимая, не то прижимая к себе ее руку. — Я восхищен вашей красотой и потрясен неординарным мышлением. Это такая редкость для столь юной леди. Сочту за честь работать с вами в одной компании». И уже холодным тоном, обращенным к сопровождающим, он произнес: «А вы мне говорили совсем обратное. У вас, что, воображение меняется в зависимости от погоды или от того, с какой ноги вы утром встали?»
Перед глазами проплывали люди, цветы, улыбки искренние и неискренние, в воздухе повисали добрые фразы и сказанные с явным сарказмом: «Ну, надо же, как умело маскировалась. Кто бы мог подумать, что она и есть та самая Сарра из этих богатеньких?!» Но из всей этой массы она видела только одни глаза, глаза Рикки, который шел ей навстречу, и, казалось, боялся приблизиться Он шел на встречу с одной Саррой, а теперь перед ним стояла роскошная брюнетка, густые каштановые волосы которой, красиво уложенные, волнами расходились до плеч. Большие зелено-изумрудные глаза, обрамленные густыми загнутыми ресницами, смотрели на него так искренне и с такой теплотой. Только по этому взгляду и узнавалась та самая Сарра, которой доверено так много сокровенных тайн, переживаний, сомнений и надежд. Этот эффектный наряд, выдержанный в лучших традициях светской классики, стройная, точеная фигура. Ее образ хотелось ваять, запечатлеть на роскошном полотне. Но все равно чего-то не хватало в этом образе. Не было того привычного, близкого и понятного, что стало таким родным за все эти годы их общения. Не было очков, закрывающих половину лица, из-за которых за ним всегда следил внимательный взгляд. Не было просторного балахонистого костюма, который делал Сарру простой, доступной, а скорее домашней и располагающей к уютному общению. Рикки был в растерянности.
И Сара прервала затянувшуюся паузу, сказав: «Это я, Сарра, и я, кажется, сегодня приглашена на обед. Но так как предложений все не поступает, я позволю себе пригласить вас, уважаемый архитектор, к нам. Олней уже ждет и готов встречать всеми своими красотами».
Горьковатый аромат цветущих вишен заполнял кабинет Моисея. В столовой хлопотала прислуга, заканчивая последние приготовления к, пожалуй, самому важному обеду в его жизни. Еще было немного времени, когда он мог побыть один и когда никто не смел нарушать его покой. Теперь эти любимые с детства запахи Моисей вдыхал полной грудью, стоя у распахнутого окна. Весна, эти ароматы… Он всегда ждал прихода этого времени года. Оно приносило какую-то легкость, ощущение близких перемен и обязательно к лучшему, надежду. Сегодня за долгие годы он наконец-таки почувствовал, что к нему возвращается давно забытое чувство. Оно уже было когда-то в его жизни. Моисей ощущал его там, в любимом городе его далекого детства, когда пробирался путаными бобруйскими улочками сначала до рынка, затем до Белой церкви, а потом, растворяясь, сливаясь с бело-розовым светом цветения вишневых садов, вдыхал полной грудью нежно-горьковатые ароматы города-сада, сада-рая, наслаждаясь истинной свободой.
Опять про этот старый новый водевиль
Это для Светланы, это для Татьяны, это для Алины, это… По нервно заходившим желвакам на лице шефа Микки понял, что речь идет о какой-то очень высокой особе и очень нужной, или же не поддавшейся на обольщение и оставшейся равнодушной к персоне Самого. Нервозность усиливалась. Нет, наверное, все-таки речь идет об очень неприятной для него особе. Видимо, в его сознании уже зреет план, как ей досадить, и побольнее. Сначала он должен расположить ее к себе, по возможности привязать, а если получится, то и влюбить, а потом бросить… эффектно, неожиданно, когда надежда уже заполнит все ее сознание. Лучше это сделать в присутствии большого количества людей. По тому, как лицо шефа приняло привычно-каменное выражение с подобием полуулыбки нэцкэ, Микки понял, что план созрел и утвержден к действию. В момент, когда одинаковые букетики, перевязанные одинаковыми ленточками с одинаковыми нежными посланиями складывались в элегантную коробку, а шеф прибывал в своем, созданном им мире, некстати зазвонил телефон.
— На проводе! У телефона! — раздраженно жестко сказал-отрезал шеф, видимо, очередной воздыхательнице. — Я же предупреждал, у меня на это время назначено важное совещание. Я занят! — и отключил телефон.
Его лицо выражало возмущение. В эту минуту он действительно был в образе руководителя очень высокого ранга и его, при исполнении ответственных поручений, осмелились беспокоить, да еще по таким пустякам, как отдых любимого чада за границей. Выражение лица несколько смягчилось, он что-то очень быстро перестраивал в своем сознании. «Любимое чадо, заграница. Это может быть интересно. Вот ее-то я и попрошу об услуге… в обмен на замолвленное словечко перед вышестоящими о ступеньке вверх по карьерной лестнице для перспективной леди. Вообще-то вопрос этот не решаемый, но будет повод потянуть время. Его с лихвой должно хватить, чтобы эта упертая идиотка наконец-таки поняла, что только с ним и только при его поддержке она сможет состояться в этой жизни, пробиться через эту чиновничью паутину. Чувство вины, нет, комплекс вины он просто обязан сформировать у этой самоуверенной, до чрезвычайности самоуверенной…» — Он подбирал слова. Она ведь действительно была хороша и, что немаловажно, умна. В этом-то вся и загвоздка.
Да, пожалуй, ни одна особа не далась ему с таким трудом. Иногда он до самобичевания истязал свое сознание. Ну что в ней такого особенного? Да ничего. И он начинал представлять ее образ, в котором ничего не должно было быть такого, что вообще могло привлекать, особенно его, светского льва и сердцееда. И вот тут-то все и начиналось. Его внутренности начинало будоражить. Почему? Этот риторический вопрос в сознании даже не мелькал. Все тело простреливала дрожь, хотелось стонать от неудержимого желания броситься в пучину ее чувств, которых все не было и не было. Он начинал строить планы, как войдет к ней в кабинет, как своим, только ему присущим, вкрадчивым голосом начнет говорить слова, которые всегда умиляли женщину, делали ее податливей. Только не ее. Он опробовал, как ему казалось, все приемы. Он, Сам, опустился даже до того, чтобы признаться ей в самом сокровенном: «Вы мне нравитесь». И что? Да ничего. Спокойна, как слон, будто ничто внутри не шевельнулось, будто не ей это говорят, будто ей это вовсе и не надо, неинтересно все это ей.
Господи, сколько женщин были у его ног и пали пред его обольщением. Сливы, какие спелые и свежие сливы всегда за полцены продавала ему на рынке Настенька. Как щебетала на весь базарный ряд своим голоском, когда он на глазах возбужденных его присутствием барышень, со всей присущей ему строгостью допрашивал беднягу о количестве внесенного в почву удобрения, содержании и уходе за деревьями в саду, оценивая товар. Он любовался собой, своими изысканными одеждами. Ну где еще могли смотреть на него с таким восхищением и обожанием как ни здесь, между базарными рядами. А эти любопытные взгляды. Сколько читалось в них трепета, преклонения перед его достоинствами и неоспоримыми качествами. Ну где еще они могли увидеть здесь, среди базарной свары, столько достоинств, собранных в одном человеке, мужчине, для них — с большой буквы. Изыскан, холен, подтянут, строг, повелевает, а это особенно нравится женщинам, тем более этим, брошенным здесь, среди овощных куч.
А его медичка. Сколько милосердия, сострадания всегда было в ее взгляде. На все готова, дура переспелая. Неужели не понимает, что создан он совсем для другой женщины, с уровнем повыше, положением. Микки, наблюдая за ходом мыслей своего шефа, представлял, как блуждает его воображение, переходя от одного виска к другому, напрягая мышечные складки лба. Он уже знал, что это состояние было высшей степенью концентрации его ума. В мозгу рождался ни с чем не сравнимый план, стратегия.
Напряженную, уже несколько зависшую тишину, прервал очередной, видимо, вновь женский звонок. «Ждите! Я же сказал, что буду. Заканчиваю обсуждение и еду», — отрезал шеф. «Наконец-таки, — вздохнул Микки. — Вот поеду на потеху. Это даже интересно. Когда еще вот так, сразу, можно будет увидеть всех его воздыхательниц?»