Сумерки империи

Мало Гектор

— Я согласен не кричать, согласен следовать за вами, но я не стану помогать вам сбежать.

Я онемел от удивления, но быстро взял себя в руки, поняв, что жандарм уже ощутил свое моральное превосходство.

— Ладно, успокойтесь, я сам ее разобью.

Главная трудность этой затеи заключалась в том, чтобы, держа пруссака на мушке, бить камнем по цепи, попадая при этом в одно и то же место. Я прижал цепь ногой и принялся колотить по ней камнем.

Но не успел я ударить и трех раз, как в руке жандарма сверкнуло лезвие ножа. Я даже не заметил, как он достал нож и раскрыл лезвие. Он бросился на меня, и я почувствовал, как холодная сталь прошлась по моей спине.

Я попытался оттолкнуть его, но он не ослабил

хватку и вновь занес нож для удара. Мой палец инстинктивно нажал на курок. Раздался выстрел. Бедный жандарм широко расставил руки, закачался и рухнул лицом вперед.

Я наклонился над ним, перевернул на бок, но моя помощь уже не требовалась. Пуля вошла прямо в грудь и, скорее всего, пробила сердце. Его смерть потрясла меня.

Я сидел на земле и не мог пошевелиться. В Седане я видел, как мои пули поражали пруссаков и баварцев. Но там шел бой. Бедный жандарм! Каким храбрым человеком он был! Когда я пытался заставить его бить по цепи, как отважно он сказал мне: "Стреляйте!" Как смело он бросился на меня, когда понял, что я собираюсь сбежать.

Мой выстрел отозвался в лесу приглушенным эхом. Испуганные птицы сорвались с мест и с криком улетели. Кто-нибудь наверняка услышал выстрел. Скоро здесь появятся стражники, меня найдут, арестуют и будут судить как убийцу.

От этой мысли меня бросило в дрожь. Надо было что-то предпринять для своего спасения. Но куда бежать, да и как? Ведь я все еще был прикован к трупу.

Не знаю, сколько времени я просидел в полном оцепенении. Думаю, долго, потому что у меня пропало чувство времени. Я сидел и ждал, когда кто-нибудь придет за мной. Казалось, что меня уже ищут, что я слышу где-то в лесу шаги преследователей. Вот упала сухая ветка, заяц прошуршал в траве, взлетела птица, я вздрагивал от каждого звука, раздававшегося в лесу. А потом меня придавила тишина. Я не осмеливался взглянуть на труп жандарма и смотрел только вдаль прямо перед собой. Но несмотря на все усилия я видел его тело, лежавшее у моих ног, видел пятно крови, окрасившей его мундир.

Из оцепенения меня вывела косуля, неожиданно забежавшая на поляну. Заметив меня, она испугалась и бросилась наутек. Похоже, что я испытал такой же страх, как и эта косуля. Значит, и мне пора спасаться. Меня еще не схватили, а, значит, еще ничего не потеряно. Даже, когда меня схватят, не все будет потеряно, если я сохраню присутствие духа.

Чтобы спастись, я должен был освободиться от трупа, и в этом заключалась главная трудность. Надо было разбить цепь, начать бить по ней, шуметь, но это могло привлечь внимание людей, которые наверняка уже шли по моему следу. Даже если никто не услышал выстрела, то второй жандарм, скорее всего, уже заждался своего товарища и поднял тревогу. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что я прячусь в этом лесу. Значит, надо поскорее выйти из леса или хотя бы уйти подальше от этого места. Но как это сделать? Не тащить же труп за собой.

Я постарался взять себя в руки. Боязнь быть обвиненным в убийстве придала мне силы. Я наклонился к жандарму и поднял его на руки. Верхней части тела уже коснулось трупное окоченение, но его ноги еще сохраняли гибкость.

Господи, какой же он был тяжелый! Мне казалось, что я раздавлен физически и морально. Чтобы дойти до лошади, надо было сделать не больше сотни шагов, но дались они мне с невероятным трудом. К счастью, лошадь никуда не делась.

Оставалось погрузить на нее труп и самому усесться в седло. Даже не знаю, как мне это удалось. Лошадь заупрямилась, труп свешивался то справа, то слева, и к тому же сильно мешала цепь, не говоря уже о том, что меня всего колотило, а когда требовалось поддержать тело жандарма, руки просто ходили ходуном.

Следовало пустить лошадь рысью, но это было невозможно, потому что труп сильно трясло. Я заставил ее перейти на широкий шаг и двигался таким образом, чтобы солнце постоянно светило мне в спину или оставалось слева. Это придавало уверенности, что я не начну кружить по лесу. Если мне посчастливится никого не встретить по пути, тогда появится крохотный шанс спастись, но, если меня увидят с этим трупом, тогда я пропал.

Почти два часа я ехал куда глаза глядят, избегая больших дорог и даже продираясь сквозь чащу, когда тропинка казалась мне слишком истоптанной. Я спускался в долины, поднимался на холмы, исцарапал все лицо и руки о ветки и колючки. Но что значила эта незначительная боль по сравнению с ужасным видом трупа, который мне периодически приходилось поправлять, чтобы он не сползал с лошади. Чтобы не видеть его бледное лицо, я перевернул тело на живот.

Моя лошадь вся вспотела и надсадно дышала. Несколько раз она едва не рухнула. Если бы это произошло, я бы так и остался со своим грузом на руках. Наконец я решил, что забрался достаточно далеко и остановился на вершине холма посреди скал, поросших можжевельником и колючим кустарником. Вокруг не было ни души, да и вряд ли кто-нибудь мог забрести в эту удаленную часть леса, притулившуюся в стороне от дорог. С холма мне было видно, что примерно в двух километрах от меня начинались возделанные поля, а по берегу реки расположились небольшие деревни.

Будучи в Меце, когда все еще строили планы захвата Германии, я по карте изучил эту местность, расположенную между Люксембургом и Рейном, и сейчас пришел к выводу, что речка, протекавшая у подножия холма, есть не что иное, как Бремс, и впадает она в Саар в нескольких километрах от Саарлуиса. Следовательно, чтобы попасть во Францию, река должна оставаться у меня по левую руку, а сам я должен в удобном месте переплыть Саар и выйти к границе между Сьерком [94] и Альденховеном [95] . Но сначала надо было избавиться от тела жандарма. Чтобы решить эту проблему у меня оставалось три или четыре часа, поскольку до темноты я не собирался спускаться на равнину.

94

Кантон в Лотарингии.

95

Коммуна в Германии, земля Северный Рейн — Вестфалия.

Я привязал к березе лошадь, стащил с нее труп и уложил его на огромную кварцевую плиту.

В лесной тишине я вновь оказался лицом к лицу с телом убитого жандарма. Смотреть на него было невыносимо, и я принялся с остервенением колотить по цепи. Я решил бить не более десяти минут подряд, а потом делать десятиминутный перерыв. Если кто-нибудь случайно услышит непродолжительный стук, то, возможно, не обратит на него внимание.

Трудиться пришлось долго. Звенья цепи были изготовлены из очень хорошей стали. Под ударами они удлинялись и сплющивались, но не раскалывались. Если бы у меня были молоток и наковальня, разбить звенья было бы гораздо легче, но наковальней мне служил кусок известняка, а молотком — обычный булыжник. И то, и другое крошилось при ударах.

Наконец звенья стали такими тонкими, что мне удалось скрутить их и разломить. Я живо вскочил на ноги. До полной свободы было еще далеко, но от цепи мне удалось избавиться, и теперь я мог дышать полной грудью.

Мне страшно хотелось встряхнуться, делать резкие движения, чтобы избавиться от оцепенения, вызванного навалившимся кошмаром. Я стал рвать руками траву и скармливать ее лошади, а она охотно ела из моих рук.

Солнце закатилось и скрылось из виду где-то за высокими берегами Мозеля. На равнину спустились вечерние сумерки. Я постоял, положив голову на седло, подождал еще два часа, а затем, ведя лошадь на поводу, пешком спустился с холма.