Сумерки империи
Шрифт:
Дойдя до равнины, я сел в седло. Уже показалась луна, небо местами было затянуто тучами, чему я был очень рад. К тому времени я уже совсем успокоился, нервное напряжение, преследовавшее меня в лесу, окончательно прошло. Сознание мое прояснилось, и я уверенно продвигался вперед.
Вскоре я въехал в деревню. Местные жители еще не спали, и некоторые выглянули из своих домов, чтобы посмотреть на припозднившегося путника. Но я заранее содрал со сбруи все эмблемы жандармерии и теперь выглядел, как обычный всадник. К тому же двигался я спокойной рысью, ни у кого не вызывая подозрений. Разумеется, при малейшей тревоге я был готов сорваться в галоп.
Впоследствии я подробнейшим образом изучил карту этой местности, но так и смог определить, по каким дорогам я передвигался в ту ночь. Полагаю, что несколько раз я сбивался с пути, поскольку до Саара мне удалось добраться только к одиннадцати часам. Берег реки был тихим и пустынным.
Но в какой стороне находился Саарлуис, и в какой стороне Мерциг? Это было важно, потому что меня, скорее всего, уже искали, могли устроить засады на мостах этих городов, и от них следовало держаться подальше.
К берегу реки примыкал большой луг. На нем паслись коровы и лошади. Я снял со своей лошади уздечку и седло, бросил их в реку, а лошадь оставил в компании этих животных. Если меня будут искать, то преследователям придется дождаться светлого времени суток, чтобы обнаружить следы моего пребывания.
Потом я разделся, привязал к голове сверток с одеждой, спустился к реке и перебрался через нее вплавь. Вода была довольно холодной, но меня согревала мысль, что пруссакам, караулившим меня на мостах в Саарлуисе и Мерциге, придется торчать там до утра, и замерзнут они еще больше, чем я.
На противоположном берегу Саара я оделся и быстро пошел вперед, более или менее ориентируясь по луне.
Я проходил спящие деревни, шел по затихшим равнинам, вновь заходил в деревни и опять попадал на равнины. Собаки лаяли мне вслед, но ни одна живая душа так и не встретилась по пути. Я старался не идти по дорогам и пробирался через поля, обходил ограды или перелезал через них. Ложбины сменялись холмами, холмы ложбинами, леса — полями, а поля лесами. А я все шел и шел вперед.
Рассвет застал меня в лесу. Где я находился? Пересек ли я уже границу? Я старался идти на юг, но вполне мог отклониться к западу или к востоку и в результате остаться на территории Пруссии. Вскоре я набрел на крестьянина, который в этот ранний час косил траву и напевал старую французскую песню "Эй, кузнец, не пора ли ковать?" Означало ли это, что я уже во Франции? Поразмыслив, я решил рискнуть.
— Скажите, далеко ли отсюда до Сьерка?
— Да не меньше одного лье.
Я вздохнул с облегчением и привалился к дереву, чтобы перевести дух. Крестьянин внимательно посмотрел на меня.
— Не вы ли, сударь, будете тот самый сбежавший офицер?
— А если и так?
— Тогда я скажу вам: "Добро пожаловать, милости просим в мой дом". Я добрый лотарингец. Да здравствует Франция!
Бравый лотарингец изо всех сил старался, чтобы я побыстрее высушил одежду. Он развел в очаге настолько жаркий огонь, что, казалось, ради меня был готов спалить свой дом, а затем принялся потчевать меня яйцами, ветчиной и сьеркским белым вином. Но я прежде всего попросил у него напильник, чтобы освободиться от куска цепи, оставшегося у меня на запястье. Затем я попросил блузу и полотняные штаны. Получив новую одежду, я сразу надел ее, а английским костюм сложил в мешок и бросил в горящий очаг.
— Это еще зачем? — спросил хозяйственный лотарингец, не любивший расставаться с полезными вещами.
— Из предосторожности, — ответил я ему. — За мной могли пустить погоню, и если у вас найдут эти вещи, то обязательно привлекут, как сообщника. Вот и обойдутся они вам дороже, чем на самом деле стоят.
— Возможно, вы и правы. Тут то и дело рыщут драгуны, уланы, красные гусары и всякая легкая кавалерия. Эх, если бы в Меце заварилась такая же каша, как в Тьон-виле! Так нет же! Все только и говорят о прорыве Базена, но я в это не верю. Когда у вас сто пятьдесят тысяч солдат, и вы собираетесь прорваться, то вы уж точно прорветесь, и даже Господь Бог не сможет вам помешать. А если маршал не смог прорваться за шесть недель, значит, либо он предатель, либо никчемный военачальник. Пруссаки уже и остерегаться перестали. Поняли, что он не собирается идти в прорыв. У меня родственник во Вьонвиле [96] , так у него в доме стоят гессенские артиллеристы. Они только и делают, что спят да кофе варят. Так что мне все понятно. Знаете, именно по таким мелочам понять легче всего, даже газет читать не надо. Эх, вот в прежние времена воевали совсем не так. Тут неподалеку находится замок Родмак. В 1815 году сто пятьдесят французов там держали оборону против восьми тысяч пруссаков, и ведь отбросили их, да еще шестьсот человек поубивали. Там и мой отец был. А сейчас просто беда: либо предадут, либо продадут.
96
Вьонвиль — городок близ Тьонвиля.
Он вызвался проводить меня до границы с Люксембургом и помочь пересечь ее.
На следующий день я уже был в Брюсселе, а еще через два дня добрался через Амьен и Руан до Эгля, где нанял повозку до Куртижи.
В поезде по дороге из Брюсселя я жадно читал газеты, и, узнав свежие новости, окончательно потерял покой. Я прочитал, что пруссаки сожгли Абли, Шеризи и еще множество деревень. Бог знает, что они могли натворить в Куртижи. А что стало с моей матерью, успела ли она уехать до прихода пруссаков или осталась, чтобы попытаться защитить нашу фабрику?
В Эгле я наслушался разных историй, причем все они противоречили друг другу. Одни говорили, что пруссаки уже оккупировали всю местность и все сожгли, другие — что их здесь ожидают со дня на день и готовят достойную встречу, для чего осваивают ружейные приемы с помощью черенков от лопат. Но в настроении местных жителей не чувствовалось никакой решимости, и все выказывали недоверие к властям. Люди не забыли, как никчемно распорядились власти тремя тысячами гвардейцев, призванных в Бретейле, и теперь даже у тех, кто был готов защищаться, опустились руки, но и безропотно отдаваться на милость убийцам и поджигателям тоже никто не хотел.
Жители Нормандии, как известно, люди практичные, их не проймешь словами, и они склонны хорошенько подумать перед тем, как что-то сделать. Но если какое-нибудь дело может дать хороший результат, они обязательно займутся им, чего бы это ни стоило. Нормандцы готовы рискнуть, когда уверены, что у них имеется хотя бы один шанс из десяти, но они никогда не возьмут в руки оружие, чтобы воевать с ветряными мельницами. Так уж повелось. Такой у них национальный характер.
Возможно, именно по этой причине мой возница категорически отказался везти меня дальше Ферте-Видама. В ответ на мои увещевания он заявил:
— Нет смысла рисковать. Тут повсюду рыщут уланы, и вы скорее доберетесь пешком, чем в повозке. Если им приглянется моя повозка, они точно ее заберут, и тогда один Бог знает, когда вы доберетесь до места.
Подумайте только, в ста пятидесяти лье от Рейна, в самом сердце Франции, я, как и несколько дней тому назад, вновь оказался лицом к лицу с пруссаками.
По дороге в Куртижи я повстречал только четырех улан, которые вели себя совершенно не агрессивно.
Если заходить в наш городок со стороны Ферте, то дорога к дому моей матери проходит мимо домика бывшего наставника господина Шофура. У меня не было в планах заходить к нему, но, когда я оказался у ограды его садика, ко мне бросился мой спаниель, которого перед отъездом в Париж я оставил на попечение матери. Бедный песик не давал мне проходу и весь зашелся от радости. Я удивился, что мой Блэк находится у господина Шофура. А что, если и мать у него в гостях? Я решил зайти, чтобы обнять их обоих, заранее предвкушая, как мать бросится мне на шею.