Сумерки
Шрифт:
Он посмотрел в сторону, куда указывала горничная, и, к своему великому удивлению, различил далёкий отблеск красноватого огня или лампады. Он направился туда.
В стене, где до сих пор он не замечал никакой двери, оказался открытый проход. Что-то, как клещами, сдавило ему сердце и лишило упорства и уверенности. Он с трудом переступил порог и… замер в немалом удивлении и восторге.
В красноватом свете горящего камина, на низеньком, устланном коврами и подушками ложе, задумчиво глядя в огонь, полулежала-полусидела Офка. Нежное очертание её профиля отчётливо вырисовывалось на тёмном фоне сумерек, подобно великолепному шедевру итальянских мастеров. Лёгкая, полупрозрачная муслиновая накидка
Офка подняла голову и посмотрела на юношу.
— Добрый вечер, Андрийко, — сказала она вполголоса. — Ты вернулся? Иди! Ужин ждёт!
И протянула ему полную, белую, как алебастр, пахнущую амброй руку.
— Офка, — быстро и бессвязно заговорил Андрийко, задыхаясь от волнения. — Офка, сердце моё! Дивись или пугайся нахальству твоего гостя, но прости. Не в силах я бороться с твоей манящей красотой, с огнём, что бушует в моём сердце. Ты одна, одна можешь утолить его жажду, подарить мне цветок любви, любви, которой молюсь и вечно буду молиться и молился ещё там в Луцке, когда, как сумасшедший, отталкивал от себя счастье. Стань моею, Офка, если не хочешь видеть меня мёртвым или потерявшим рассудок.
Он обнял её белые круглые колени и целовал их как безумный. А на устах Офки расцвела неземная улыбка. Её рука нежно обняла шею юноши, силясь поднять его.
— Встань, любимый, — сказала она. — Встань, мне стыдно, мои колени голы, моя одежда в беспорядке, слуги ушли спать, мы одни! Неужто ты захочешь использовать свою силу?
— Как! — воскликнул юноша. — Ты отвечаешь так на мои слова, а они лишь тень моих чувств?
Нет, не так. Улыбка на её губах стала шаловливой, рука отбросила муслиновую накидку, и белые, как слоновая кость, налитые груди полонили взор юноши.
— Знаешь, Андрийко, что я вызвала у тебя зельем горячку, чтобы ты не уехал? — спросила она голосом избалованного ребёнка. — Да, потому что я хотела тебя держать при себе, у моей груди, у моих губ.
— Ах!
Быстрым движением она охватила шею юноши, привлекла его к себе, и уста их слились в долгом первом поцелуе. Тело Офки, точно вынутая из воды рыба, извивалось и дрожало. Туника расстегнулась, белые упругие груди, трепеща от желания, от страсти, от жажды любви манили, и пьяные уста юноши припали к ним, как жаждущий путник к землянике.
И всё завертелось в бешеном вихре безумной страсти…
XXVIII
Со всей пылкостью молодого, страстного и сильного мужчины отдался Андрийко новому для него наслаждению. И Офка только теперь переживала весну своей жизни. Единым их желанием, стремлением, единой целью было насытиться самому и дать другому вкусить до дна то наслаждение, которое раскрывает молодым любовь.
Точно чудесные, звёздные сны, проходили дни и ночи, недели и месяцы. Более опытная Офка умела всегда вводить в любовные утехи что-то новое и была неисчерпаема в своих ласках, рассказах и шутках, одним словом — не допускала в буйный цветник их сердечных желаний самого страшного врага — скуку. Птичка неизменно находила новые пески любви, и её трели и переливы неизменно наполняли ухо чудесной новой гармонией, складом, красотой. Неизменно кипела молодая кровь, а находчивость любовницы всегда умела вызвать сладострастную пляску.
Но вот как-то после крещения мороз отпустил, и окрестные жители стали наведываться в Незвище. Они принесли вести о войне Короны с немецким орденом, о перемирии со Свидригайлом и об ожесточённых боях на Подолии и в Галитчине.
Где-то в середине марта в сердце Андрийки впервые что-то зашевелилось, словно укор совести, сожаление о том, что покинул осенью. Правда, его мечты, подобно мечтам многих-многих других, разбились о холодную стену великокняжеской тупости и злую волю его советников, и всё-таки… разве мужчина живёт только любовью?.. Не утерпев, он поделился своими мыслями с Офкой.
— О да! — поспешила ответить она, словно боялась, что милому придут в голову иные мысли. — Конечно, человек живёт только любовью… и надеждой…
— Надеждой? — спросил. юноша. — А что же ещё хорошего может нас ждать после несказанного блаженства, которым мы ежедневно упиваемся?
Офка загадочно улыбнулась, на её лице расцвёл румянец, и она опустила глаза долу.
— Да, Андрий! Сначала мы ждём улыбки, нежной ласки, потом безумных утех, ночей любви и, наконец… материнства…
— Офка! — воскликнул Андрийко, вскакивая с места.
Тихо всхлипывая, женщина припала к его груди.
— Я с осени уже знаю… но боялась, что ты меня разлюбишь. Но теперь ты должен знать, что у меня под сердцем от тебя… чтобы ты меня не бросил.
— Я, тебя? Звёздочка моя! Неужто ты могла подумать, что я могу это сделать?
Он обнял её, как мать расплакавшегося ребёнка, крепко прижал к себе, словно хотел защитить своими могучими руками от горя и обид. А она подняла к нему побледневшее личико и прошептала:
— Ох, ты должен будешь это сделать, ведь мы уже не одни, нам нужен свой дом, своё село. Кердеевич…
— Да, это правда! — сказал он. — Придётся ехать, хоть не надолго, а придётся. Не успеет пожелтеть листва, как я вернусь и заберу вас отсюда, далеко в степи, на юг, где крутые овраги, зелёные буераки, в широкий, вольный мир!
Однако легче было пообещать, чем сделать. Через несколько дней от Кердеевича пришло письмо, в котором он сообщал, что тяжело ранен в бою с напавшей на Лопатин ватагой князя Олександра. Письмо привёз купец из Пинска, доставлявший обычно в Незвище нужные продукты, вино, меха и прочие товары. Рассказал он и о сражении на Волыни, ожесточённости обеих сторон и недовольстве литовских бояр и некоторых иаиов Свидрнгайлом. О том, что Кердеевич прибудет к лету, не могло быть и речи, ждать его с надеждой или страхом Офке приходилось лишь поздней осенью. Андрийко отложил свой отъезд ещё на неделю, тем временем наступила оттепель, и выехать стало уже невозможно. Потом с запада задул такой ветрище, какого и старые люди в Полесье не помнили. Он нёс с собой косохлест, который заливал паводком талый снег и превращал его в непроходимую, холодную слякоть. Мигом почернел, полысел девственно-белый, хрустальный мир, изменилось кое-что и в самом Незвище.
Ушли из дворища мужики-ратники — никакой враг уже не мог пробраться по оттаявшим топям, а челядь принялась за расчистку и удобрение огорода. Офка выходила лишь на крыльцо, но терема уже не покидала. Широкая юбка на обручах скрывала её беременность от людских глаз, но ходить Офка всё-таки не решалась, разве что по вечерам, опершись на руку Андрия, послушать журчание ручейков, крики зверей в пуще да голоса перелётных птиц в небе или на болоте.
Позеленели жёлтые ночки на деревьях, опали цветы на вишнях и яблонях, приближался май со своими ароматами и соловьиными трелями, а пламя страсти не разгоралось новым огнём. Тревожное душевное состояние в ожидании чего-то большого заставляло Офку с доверием склонять голову на плечо Андрия, а он поддерживал её своей могучей рукой, словно вливал в неё силы и уверенность, что будущее ещё вернёт им те чудные минуты, когда в Незвище вместо ангела смерти витала богиня Венус.