Сумерки
Шрифт:
Андрийко побледнел.
— Значит, вы повезёте меня в Польшу? — спросил он.
— В Польшу? Зачем? — удивился староста. — Разве сам пожелаешь. Но не советую, туда легче уехать, чем вернуться. Неужто ты, рыцарь, пробираешься в Польшу?
— Вы меня не поняли, досточтимые! Я в ваших руках, пленник, и думал, что вы повезёте меня в Польшу, сам же я не склонен туда ехать.
— Ты пленник?! — воскликнул, вскакивая, Кердеевич и, захохотав, принялся обнимать Андрийка. — Ты наш спаситель, избавивший от смерти меня и Офку! Пленник? Слыхали вы такое, братцы? Ха-ха-ха!
— Да, вы рыцарь, пленник, — вмешалась с улыбкой старостиха. — Но мы привяжем вас к себе любовью и дружескими узами. Мы обязаны вам жизнью и до конца своих дней ваши должники.
Андрийко
— Здесь, — закончил староста, — окружённый заботами Офки и моей старой мамки Горпины ты, рыцарь, выздоровеешь и поедешь своим путём. А теперь пора ужинать!
Нелегко было Андрийке подняться с постели. После длительного путешествия по болоту и борьбы с медведем болела каждая косточка, а левой рукой нельзя было и пошевельнуть. Да и в голове ещё шумело, однако настроение Андрийки значительно поправилось. Он не смотрел уже на старосту так враждебно, и нетерпимость к нему почти погасла. А при взгляде на Офку молодого рыцаря охватывал восторг, сгинули чувства племенной вражды, стоявшие прежде кровавыми видениями на пути к предмету его любви. Напротив! Всё, что до сих пор связывало его с жизнью, оборвалось, исчезло, утонуло в недоверии, сомнении, глубоко запавшей в сердце обиде страшнейшего оскорбления, которое только можно нанести мужчине, сказав: «Уходи прочь, ты мне не нужен!»
Время за ужином проходило весело. Кердеевич ни словом не обмолвился о князе Олександре Носе, Андрийко тоже предпочёл о нём не упоминать в присутствии Офки. Зато с увлечением рассказывал про оборону Луцка, о мужиках-ратниках «боярина Грицька», о замыслах боярина Миколы, о себе. Кердеевич посерьёзнел, умолк и немного погодя заметил:
— Видать, и в самом деле положение рыцарей пошатнулось, коли даже у нас люди начинают помышлять о мужицком войске. Никто не спорит, холопы — сила страшная, однако не вол правит погонщиком, а погонщик волом, хотя вол и сильнее. Мужик — большая сила, но слепая, не сознающая своей мощи. Наступит ли благо— ларя ему рассвет свободы на Руси? Не знаю. И не верю, что скоро. Луцкие ратники держались по милости Юрши, твоей и Горностая. Не будь вас, они, подобно осеннему дождю, растеклись бы малыми ручейками по земле, а не хлынули бы одной могучей, сметавшей всё живое, волной. Покуда миром владеют князья, а боярство и шляхта стремятся отобрать у них эту власть, чтобы поровну распределить её между своими, — мужикам места ещё нет.
— Конечно, досточтимый пан, — заметил Андрийко, — но ведь наша «Русская правда», наша независимость только и может существовать благодаря мужицкой свободе.
— А поскольку мужик не может быть свободен, то не пришло и время независимости! — заметил, улыбаясь, Кердеевич.
Юноша с трудом сдержался,
— Мне всё равно, — заявил он, — вижу, что я ломал копья за гиблое дело.
Когда он поднял голову, взгляд его встретился со взглядом Офки, ослепительным, как солнце, пылким, как огонь.
— Где бы и как бы рыцарь не ломал копья, он всегда остаётся рыцарем, возвышающимся над мужиком, князем и боярином! — сказала она.
— Да, однако, неудачи ломают порой и его! — ответил Андрийко.
— Спору нет! — подтвердил Кердеевич. — Поэтому рыцарь не должен идти по жизни на поводу собственных чувств, а сначала взвесить силы врага и союзника, а потом уже бросить меч на одну, или другую чашу весов.
— Как же так? А родимый край, язык, вера, народ? — не сдавался Андрийко.
— Рыцарь превыше всего — подобно тому, как самый скромный служитель алтаря выше величайшего владетеля мира! — холодно бросил Кердеевич.
Андрийко умолк, слова перевертня не убедили его. но он не находил ответа. И тут вмешалась Офка.
— Вы забываете, друзья, что обязанности рыцаря не только борьба. Он должен ещё служить дамам или даме. И разве женщина не заполнит пустоту в его душе, даже если он боролся за гиблое дело?
И старостиха снова посмотрела ему в глаза с такой искренностью
— Ха-ха-ха! — засмеялся добродушно Кердеевич. — Сразу видать, что моя жёнушка играет на звонкой бандуре. И знает, когда ударить по струне, которая громче всего отзывается в сердце юноши.
XXVII
К превеликому удивлению, наутро Андрийко лежал в горячке. Старая Горпина, опытная знахарка, сказала, что злые духи навели на молодого рыцаря порчу и горячка протянется до первых морозов. Об отъезде нечего было и думать, а староста ждать его не мог, поскольку на Западе война, несмотря на перемирие с Польшей, не утихала.
Снова появились мужицкие ватаги, они нападали на всех, кто являлся в село поживиться хлебом или сеном. Однако это уже не было всенародным восстанием. Мужик лишь защищался от врагов, покушавшихся на его добро или намеревавшихся навязать ему панщину. Кое-кто из князей, воспользовавшись этими местными вспышками, оборачивал народный гнев против шляхты и перевертней.
Началась война всех против всех. Основные вражеские силы двинулись на Пруссию и в Надднестровщину, куда прибыли влахи, а шляхте, правда, при серьёзной поддержке малополян, приходилось самой справляться с повстанцами на Подолии, Волыни, Холмщине и в Галитчине. Кердеевич направлялся гуда ещё и потому, что князь Олександр Нос, возглавлявший ватаги, первым долгом накинулся на его волости. То ли искал Офку, то ли жаждал мести, старосте же неистовость Носа грозила разорением. Поэтому Кердеевич без промедления уселся с дружиной на челны и поплыл вверх по Припяти на запад. В Незвище остались больной Андрийко на попечении Офки и Горпины и несколько десятков ратников из местных селян, замковые слуги и свора свирепых собак, чтобы стеречь дворище.
Лихорадка мучила Андрийку недолго. Едва лишь первые осенние дожди наполнили водой канавки, ровики и ямины топкой почвы, болота превратились в озёра и доступ в Незвище стал невозможным, юноша поднялся здоровым, бодрым как никогда.
Самому себе дивясь, он чувствовал, как бурлит в нём молодая, горячая кровь, а унылые картины прошлого и будущего, ещё недавно так тревожившие его душу, исчезли бесследно, оставив после себя нечто похожее на стыд. Подобное возникает в сознании зрелого мужчины, когда он вспоминает разочарования и огорчения своей юности и сам смеётся над ними и собой, хотя в своё время душа рвалась на части, а сердце обливалось кровью, и кровь в своём бешеном токе топила все вольные юношеские порывы. Да, теперь уже не то. Он словно путешественник, который с необычным волнением перескочил пропасть и вдруг увидел впереди расстелившуюся ровную, как скатерть, торную дорогу, от чего весело становится у него на душе.
Встав, Андрийко поблагодарил бога молитвой за выздоровление и побежал к реке, чтобы разыскать чёлн, который перевёз бы его в Чернобыль. Однако в прибрежном лозняке, где обычно пасся скот, теперь шумела жёлтая волна. Кусты образовали низенькие зелёные островки, гнувшиеся под натиском течения. А за ними — что это? Разлилось широкое море! Или в тёмные леса Полесья перенёсся необъятный Дунай! Безграничный, терявшийся в дымке на горизонте, простор покрывала вода. И не та ленивая, сонная вода Припяти, а страшное, бушующее море, безбрежное, свирепое и дикое. Течение стрелой мчало толстые деревья с корнями и ветками, занесённые левобережными притоками в русло Припяти. Они плыли чередой, словно их кто-то нарочно пускал по течению, чтобы приостановить на реке судоходство. И в самом деле, нельзя было даже подумать, чтобы кто-нибудь осмелился доверить свою судьбу утлому чёлну среди этого сатанинского кипения, брызг и водяной пыли, плывущих в хаосе брёвен, раскидистых чёрных ветвей и переплётшейся, точно руки утопленника, упругой лозы. Андрийко опёрся на склонившуюся над самой водой низкую вербу и молча смотрел на величественную картину разбушевавшейся стихии. Он понял, что если вода в Припяти и спадёт, осенние дожди задержат его здесь до декабря, а то и до января, и он сможет отсюда уехать только по льду и снегу, на санях.