Сва
Шрифт:
e. Дом на Яузе
Первая утренняя мысль была немедленно ехать к Лави и попытаться её повидать, хотя бы передать записку и букет цветов.
– Нот, ты знаешь фамилию Лави, её цивильное имя? – телефонная трубка прилипла к вспотевшей руке.
Слушая сонный голос друга, Сва едва сдерживался от нетерпения.
– А что ты надумал?
– Хочу к ней в больницу поехать.
– Вряд ли получится.
– Почему?
– Я слышал, к тем, кто там, только близких родственников
– А друзей, самых близких?
– Не уверен. Ты когда-нибудь бывал в таких заведениях? То есть, навещал кого-то?
– Нет.
Нот вздохнул:
– Лучше для начала с её бабушкой посоветоваться, она-то к Лави точно ходит.
– К чёрту бабушку! Лави там загибается! – сорвался Сва, но тут же опомнился. – Прости.
– Ты хоть представляешь, где больница?
– Нет, подскажи! Где-то на Яузе, ты говорил.
– Да, надо на метро до Преображенки ехать. А в каком она отделении? Ты же не знаешь.
– Разберусь. Спрошу у кого-нибудь, у главврача, не важно.
– Это ведь женское отделение, вряд ли тебя туда пустят.
– Она же не среди буйных. Неужели нельзя букет цветов передать, издалека пару слов сказать? Это же бесчеловечно. Каково ей там, представь!
– Предельно тяжело, что говорить… Сва, дорогой, раз надумал, поезжай, вдруг получится. А когда вернёшься, позвони. Нет, я сам тебе позвоню. Записывай имя и фамилию!
Сва захлопнул блокнот и тут же оборвал разговор:
– Спасибо, пока!
Целый час в центре Москвы он искал свежие цветы. Шёл январь, и до грузин с мимозами было ещё далеко. На улицах порхали редкие снежинки. Лишь в одном цветочном магазине ему, что-то разглядев в лице, вынесли комнатную фиалку –бледно-голубую, трепетавшую в маленьком горшке. Неся цветок за пазухой, словно котёнка, Сва замедлял шаги и время от времени дышал на лепестки, оберегая от мороза. В метро расстегнул куртку, взял фиалку на руки и попытался уловить её запах. Пахло землёй – весенней, только что оттаявшей. Улыбнулся, отгоняя печаль:
– Принесу ей первую проталинку – в знак надежды, пусть не с подснежником, а с фиалкой.
Как найти психбольницу, подсказал полис и внимательно проводил взглядом. Сва бродил между корпусами, глядел в незрячие, зарешёченные изнутри окна. Впервые в жизни был он в подобном месте. Отовсюду веяло тихой неведомой жутью, казалось, вот-вот из-за оконных стёкол, из дверей, из-за угла раздадутся душераздирающие крики. Между зданиями потерянно ходили по снеговым тропинкам одинокие люди, а прямо навстречу шла женщина в шубе, её голова была нелепо закутана в шаль. Она остановилась, повернула к Сва лицо со страдальческими, слёзно-серыми глазами в коричневых глазницах и спросила:
– Скажите, когда наступит весна?
– Э-э… – замялся Сва, испуганно вглядываясь в странное лицо.
– Вы тоже не знаете. Никто не знает.
Она отвернулась и медленно зашагала дальше. Стало не по себе.
– Надо было сказать, что скоро, цветок показать, – мучался Сва и не мог понять: – Кто эта женщина? Глаза, как у мученицы. Почему она здесь ходит? Неужели и Лави станет такой? Или уже стала?
Секретарша главврача оборвала его на второй фразе и отправила в приёмное отделение. Едва он открыл там рот, женщина в белом халате раздражённо крикнула, будто давно была с ним знакома и в который раз гонит прочь:
– Не понимаю, чего вы от нас хотите? Здесь приёмное отделение, здесь больных нет!
Пришлось долго молчать, умоляюще блистать глазами, перетаптываться у входа и ждать её милости. Пахло хлоркой, в душном воздухе запах цветочной земли бесследно пропал.
– Ну, что стоите? Не надоело? Вы кто ей, родственник?
– Близкий… – двусмысленно ответил Сва.
– И не знаете, в каком отделении лежит?
Сва помолчал и опять просительно глянул:
– Так получилось. Отец с ней не живёт, мать умерла и бабушка заболела. Лучше было их не беспокоить.
– Идите, в восьмом она!
Через дверь восьмого отделения на него долго взирал железный глазок со стеклянным подвижным, пугающе зрячим зрачком. Грубый женский голос недовольно и глухо выспрашивал, зачем и к кому он пришёл. Потом дверь открылась, и толстая санитарка сердито глянула на Сва выпученными глазами:
– Цвиты ни принимаим, тока еду.
– Ну, пожалуйста, возьмите! Она – моя невеста, – добавил он сходу. – Весна ведь скоро.
– Што удумал. Цвиток принёс. Атчудил, жиних, – удивлённо пожевала губами санитарка и ещё раз оглядела его с головы до ног: – Сам-та ни атсюдова? Нибось, бывший?
– Это фиалка, смотрите какая! – Сва невозмутимо улыбнулся в ответ.
– Ладна, пазаву. Тут врачи всё ришають. Сиди здесь, – она указала на один из шатких стульев около покрытого кухонной клеёнкой стола.
Сва присел рядом с дребезжащим холодильником и поставил цветок на стол. Стареющая женщина в белом несвежем халате, с напряжёнными глазами на бескровном лице вышла из-за двери, посмотрела на цветок и, уже более пристально, на Сва:
– Вы её брат?
– Я её жених, по сути… – поднялся он со стула.
– Понятно, – женщина помедлила, ещё раз кольнула взглядом: – Должна вас огорчить. Свидания с больной возможны только для членов семьи, для самых близких.
– Но она ведь почти одна. Семьи-то, по сути, не осталось. Мать умерла, отец ушёл к другой, бабушка болеет. Мы с ней должны были вскоре пожениться.
– Понимаю, но в её состоянии она не может видеться ни с кем другим.
– А что с ней? Очень плохо?
– Лечение идёт трудно, – уклончиво ответила врач.
– Ну, хоть на минутку повидаться с ней можно?