Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
— Те, кого коснулась война, все понимают, сознательные люди, — подвел итог Макаев.
В Алексее прорвалось ответное растроганное — о деревенской жизни, о Мишуне, который называет себя военным парнем. Прав Виктор Павлович. Подростки, перенесшие войну, надежные люди.
Макаев знал, куда тянул нить своих воспоминаний.
— И вот, Алексей Егорович, теперь хочется пожить по-настоящему. Без нужды, без оглядки. Ну, чтоб все было, как положено человеку, чего он достоин. Он ведь этого заслужил. А у нас едут гамузом на отдых. Сто душ. Разве отдохнешь?! На туристской базе тоже гвалт. В волейбол лупят. А хочется
Однако Алексей не нашел в себе согласного душевного отклика на эти слова. Макаев живет в хорошей квартире, имеет машину. Пусть. Но почему дачу строит за счет колхоза? Если недоедал, если ходил в обносках, разве это должно оправдывать потуги на обогащение? Слишком удобное оправдание желания тащить в свой карман.
Алексей покосился на холеное лицо Макаева с форсоватыми седеющими бачками, на руки с аккуратными ногтями и отчужденно подумал, что, наверное, Макаев, бывая в парикмахерской, обихаживает свои ногти у маникюрши. Аристократ!
Алексею вдруг показалось, что Макаев в войну вовсе не голодал, потому что со своей изворотливостью и ловкостью умел вырвать кусок у другого. «Так оно и было, определенно так! — подумал Алексей, замыкаясь. — Вон и Надежду облапошил, увел у Гарьки».
И хоть Алексей понимал, что, возможно, было это не совсем так, ему не хотелось соглашаться с Макаевым. Воспитанная Серебровым, враждебность к Виктору Павловичу поднялась в нем.-
А Виктору Павловичу захотелось еще больше расположить неловкого, очкастого, склонного к сантиментам парня.
— У других отцы с чинами, а у меня был простой работяга… Пришлось и грузчиком, и дворником…
И Алексей мог бы рассказать, как он во время учебы в университете работал дворником. Трудновато пришлось на первом курсе. Денег у матери просить он не хотел и проявлял плюшкинское скопидомство, ища самый экономный способ пропитания. Утром он перехватывал, что придется, днем покупал буханку черного хлеба и уплетал его с мороженым. Он трезво и хитроумно рассудил, что в этой пище есть все, что требуется его организму: молоко, жиры, сахар, белки. Дешевый и калорийный обед.
Лекции университетских светил в ту пору заканчивались благодарными аплодисментами. Для Алексея Рыжова восторженные хлопки были сигналом к действию. В перерывы он жестоко преследовал и загонял в ловушку декана, интеллигентного, тонко воспитанного человека, привыкшего кланяться и улыбаться с немым восторгом смотревшим на него студентам. Алексей Рыжов перехватывал декана при входе на факультет, в дверях аудитории. На лице у него был один немой вопрос: как с общежитием? Наверное, он стал сниться декану по ночам, потому что тот, завидев его, пугался. Мрачный и неотвратимый Рыжов замирал напротив изящного декана.
— Я ночую на вокзале, из чужого общежития меня выгнали. Помогите.
У декана были ухоженные пальцы, сияющая свежестью рубашка, и Алексей чувствовал к нему почти классовую неприязнь.
— Я не знаю, как вы отнесетесь, — сказал однажды с робостью и деликатностью декан. — Но вас могут взять в общежитие, если вы… Если вы… — декан мялся, боясь произнести эти слова, — будете работать… — он снова устыдился такого предложения, — будете работать дворником. Мне так сообщили. Но это же будет мешать серьезной
— Так чего же сразу-то не сказали, — все еще обижаясь и сердясь, упрекнул Алексей декана. — Я давно работу ищу. Да дворник — это такая хорошая работа. Да я… — Алексей задохнулся от привалившего счастья.
Алексей хорошо знал, что значит очистить восемьсот метров тротуаров. Приходилось подниматься часа в четыре утра, пока нет пешеходов. Он воинственно выскакивал с широкой дюралевой лопатой на мглистую улицу и, как бульдозер, теснил снег с панели. Пар валил от спины, под шапкой было мокро, а времени в обрез, и он не жалел себя. Вдруг выскакивали из общежития двое в спортивных костюмах. Один легко бежал, другой шел враскачку — его друзья Леня и Кузьма. Они хватали лопаты и со свежими силами легко и лихо расталкивали снег.
— Да я сам. Вам некогда, — жалко и благодарно лепетал он, тронутый этой неожиданной помощью.
Перед тем как уйти, он е гордостью оглядывал свой участок. Любо-дорого посмотреть. В нем поднималось дворницкое тщеславие. Жаль, что люди не замечают его стараний. Они видят, когда не расчищен снег и не посыпаны песком раскатанные места, когда падая, ломают руки-ноги. А когда все хорошо, они равнодушны. Иногда он даже наполнялся презрением к неблагодарному племени пешеходов.
Весной Алексея раздражали окурки, брошенные в подрезанные кусты акации и на газоны. Беспутная орда пешеходов. Попробуй повыметай из кустов окурки. Ему хотелось стать посреди тротуаров с мегафоном в руке и втолковать каждому, кто бросит окурок, как это нехорошо, какое неуважение к работе дворника. Но все эти огорчения были ничто по сравнению с утренней красотой: на Неве, ожидая подъема Дворцового моста, сонно стояли баржи, тихо светя блеклыми огнями. Река, мягкая, прирученная, бесшумно билась о гранит. Далеко проглядывались безлюдные, тихие улицы. Алексей надолго замирал с метлой в руках, не решаясь грубым звуком потревожить тишину.
Ах, эти белые ночи! Он стоял, упиваясь красотой, стараясь вобрать в себя и эту тишь, и светлынь неба, навсегда оставить в своей памяти картину безлюдного прекрасного города с его шпилями и куполами, с его ажурными решетками.
Но вот брякнул грузовой трамвай, мелькнул на пересечении улиц синий костюм утреннего бегуна. Спотыкаясь, вышла дамочка с болонкой и, зевая, уставилась взглядом в стену. Алексей, нарушая покой, описывал метлой яростный, раздирающий остатки тишины полукруг.
Те, кто проснется после этого звука, уже не увидят божественного очаровательного раннего ленинградского утра. Оно ведь красивым бывает только вместе с тишиной. Красота и покой неразделимы, суета дробит и даже уничтожает красоту.
Обо всем этом хотел он рассказать Виктору Павловичу, но пропала охота. Вдруг фальшивым показался ему макаевский экскурс в студенческие годы и детство.
— Но ведь еще важно, за чей счет блага, — непримиримо вырвалось у Алексея. Макаев недоуменно покосился на Рыжова. Он уже забыл тот разговор. Алексею вдруг показалось, что в глазах Виктора Павловича замерло опасливое выражение и жарко зарделись уши.
— Да, конечно, — с готовностью согласился Макаев. — Есть такие, а мы все на свои. Я вроде немало получаю, а вот из-за этой дачки влез в долги. Раскаиваюсь, что строить начал. Одни хлопоты. Все равно отдыхать в ней некогда.