Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Виктор Павлович уловил в словах Алексея намек, принялся старательно отводить подозрения, но Алексей знал, что красивый дачный терем — благодарность Маркелова за шефскую помощь.
Машина уже мчалась по пригороду. Макаев вел ее легко и вольно и продолжал объяснять, что лично ему эта дача не очень и нужна, а вот старикам… Они заслужили.
— Значит, будем читать очерк о дяде Мите? Потешный старикан, — проговорил, прощаясь, Макаев, — только измучил он меня, медленно делает.
— Попробую написать, — сдержанно ответил Рыжов, обиженный за дядю Митю.
Он подумал, что стоит за дачу выстегать
В обычном своем неустанном ритме пульсировали огни на серой громаде Дома связи. Лучами разлетались в необъятный мир бугрянские новости. Но все это свечение, весь бодрый ореол опал и исчез: Маринкина подружка, некрасивая, говорливая Танюша Скопина, сказала, что Марины Кузьминой уже третий день нет на работе, потому что она взяла отпуск без содержания.
Алексей все понял. Случилось самое страшное! Маринку, когда он исчез, выдали замуж. Алексея бросило в жар от этой догадки. Что он наделал! Он кинулся к Маринкиному дому, почти уверенный в том, что на четвертом этаже в квартире Кузьминых гудит свадьба, и Маринку, его Маринку, выдают замуж за того молодого следователя, о котором упоминала Дарья Семеновна.
Алексей немного успокоился, когда увидел слепо темнеющие окна Маринкиной квартиры. Он поднялся на четвертый этаж, бодря себя тем, что час ночи — время еще не такое позднее. Пришлось долго звонить, пока не послышался раздраженный голос Дарьи Семеновны. Она не скрывала, что Алексей вовсе нежелательный, чужой человек.
— Нету ее, — сварливо крикнула Дарья Семеновна.
— А где она? — убито спросил Алексей.
— Мало ли где. С братом уехала.
— А скоро она вернется? — опять униженно пытал Алексей Дарью Семеновну.
— Когда вернется, тогда и вернется. Через неделю, а может, больше. Спать надо, а не шляться по ночам-то.
Дарья Семеновна даже не открыла навязчивому «учителю» дверь.
— Ну, извините, — смиренно сказал он и понуро спустился вниз. Ему казалось, что Маринка никуда не уехала, что мать ее держит взаперти, и Маринка, увидев его, выбежит из дому или подаст свой голос через форточку.
Алексею стало легче, когда на другое утро Стаканыч напустился на него за то, что междугородная телефонистка не давала никому покоя и названивала по нескольку раз в день.
— Ты ей скажи, что это редакция, а не дворницкая, — наставлял Вольт, но его возмущение не тронуло Алексея. Значит, она искала его. Он замер, ожидая, когда кончатся непосильные эти дни разлуки, и вот раздался в телефонной трубке долгожданный и неожиданный радостный голос Маринки.
— А я на Кавказ летала. Так интересно! — и Алексей, еле дождавшись обеденного перерыва, жаркий, неостановимый, как локомотив, помчался к Дому Связи. Когда он увидел Маринку в новой из искусственного леопарда шубке, которую подарили ей Кузя и Каля, в какой-то божественной пушистой шапочке, то с испугом понял, что не должен отходить от нее ни на шаг. Ведь все видят, какая она несусветно красивая.
— Ой, Леша, я думала ты меня забыл, — бросившись к нему, воскликнула Маринка.
— А я думал, что ты вышла замуж за следователя, — бухнул
— Какой следователь? Как ты только подумать мог! — опахнув его упречным взглядом, проговорила она. — Я тебя люблю, Леша. Я так тебя люблю.
— Какая ты умница, — умилился Алексей. Он вновь стал бодрым, непробиваемо везучим человеком и без страха принялся за статью о шефстве «чугунки» над колхозом «Победа», о даче Макаева. Закончив ее, Рыжов ходил по редакции деятельный, энергичный, хорошо думая о себе, о своей проницательности и твердости. Его приятно удивило, когда замещавший уехавшего в командировку редактора Мазин не воспротивился тому, что Градов поставил статью в номер. Мазин с утра в тот день ушел вместо Верхорубова на заседание бюро обкома партии. Наверное, он читал статью и согласен был печатать.
Алексей прозевал, когда оборвалось везение. Возмущенно сияя покрасневшей лысиной, проскочил с развевающейся газетной полосой в свой кабинет Мазин. Послышался стук каблучков секретарши редактора. Мазин звал литсотрудника Рыжова к себе.
Когда Алексей замер около заваленного рабочими полосами мазинского стола, взгляд его упал на свою статью. Она была наискось перечеркнута фиолетовым крестом. Роман Петрович не собирался брать на себя ответственность. Однако предупредительный и объективный, сохранивший в себе атмосферу того заседания, с которого только что вернулся, он не обрушился на Рыжова, а стал говорить о том, что статья острая, но ведь надо обо всем судить всесторонне.
— Вот ты заслуженного председателя-передовика задеваешь, а сегодня на бюро шла речь о том, чтоб выпустить его с областной инициативой. Ты вот не бывал в переделках, а я знаю. Опубликую твою статью, а завтра Кирилл Евсеевич позвонит и скажет мне, куда смотрел, на бюро был. Давай подождем. Ну, зачем лезть на рожон? Месяца через три дадим, — и он показал в улыбке свои короткие, скрытые деснами, крепкие зубы.
Но опять не убеждали Рыжова опасливые речи Романа Петровича.
— Давайте я позвоню Кириллу Евсеевичу и обо всем скажу, — решительно потянулся он к телефонной трубке. Он был уверен, что Клестов поддержит его.
— Да ты что?! — испугался Роман Петрович и покраснел. — Такими мелочами беспокоить секретаря обкома партии.у
— Вы же сами сказали, что материал острый и важный, а не мелочь, — напомнил Алексей. — Мы своим молчанием обком подведем.
Но не логичен был сегодня шеф. Помычал, сделал занятое лицо.
— Ну, ладно, давай сделаем так: мы оплатим тебе гонорар за статью, а пока публиковать не будем.
Подыниногин бы на такое согласился, сам бы Мазин пошел на это, а Рыжов уперся.
— Зачем я тогда писал? Ведь Макаев — хапуга…
Роман Петрович нагнал на лицо хмурь.
— Ты иди, я согласую, — пообещал он.
Алексей знал, чем кончится мазинское «согласование».
Начиная закипать, он упрямо проговорил:
— Тогда соберите редколлегию. Пусть редколлегия решит.
Мазин хмыкнул, восхищенный коварством Рыжова.
— Ну, друг дорогой, таким болтунам и демагогам, как преподобный Лютов, только дай зацепиться. Разведут говорильню, а я завтра голову на плаху клади?! Иди, иди, я согласую, — и Мазин нагнал на лицо хмурую озабоченность очень ответственного человека, впился взглядом в полосу.