Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Нет, Кузя не изображал нервного, не отвечающего за свои поступки блатняжку. В глазах у него стояла боль.
— Не надо, учитель! — проговорил он просительно.
Алексею стало не по себе. Он вдруг понял, что в словах Кузи есть правда, и правота. А вдруг действительно ничего не выйдет у него с Маринкой, вдруг все он вбил себе в голову? Вдруг он испортит ей жизнь?
Алексей бы сопротивлялся, отстаивал себя, если Кузя устроил глупую драку, а Кузя чуть ли не уговаривал его.
— Я пойду, — сказал хмуро Алексей.
Кузя ничего не ответил. Он прикуривал новую
По мере того, как Алексей спускался вниз, росла в. нем обида на этого нежданно явившегося Кузю, на Дарью Семеновну, которая успела шепнуть сыну о том, что Санин учитель ухаживает за Маринкой, а больше всего на себя. И вот теперь, когда он шел на вокзал, повторяла память Кузины слова: «Отлипни, не запудривай мозги!», мелькало гримасничающее с редкозубым ртом лицо Удилища.
Было бы, наверное, куда лучше, если б Алексей погиб под их безжалостными кулаками. Воображение даже рисовало уже вовсе траурную картину. Он, Алексей Рыжов, убитый лежит в гробу. Гроб установлен среди зелени в редакционном торжественном зале. Тьфу, чего только не прикарзится.
В вагоне нестерпимо сверкали заиндевелые окна, Серебров, дергая Алексея за отвороты пальто, требовал к себе внимания. Его волновали вполне осязаемые дела, его самолюбие кровоточило оттого, что, заманив в председатели, теперь не обращают на него в Крутенке никакого внимания.
— Конечно, я дурак! — щетиня усы, кричал Серебров. — Согласился! Специалист! А специалисты теперь — себе на уме. Никто не идет в председатели. Какой резон? У председателя зарплата чуть побольше, чем у того же главного агронома, а председателя дерут, как Сидорову козу. И все, кому не лень. Если посчитать, голова кругом пойдет: райком, райисполком, управление сельского хозяйства. Дерут за молоко, за спорт, за школу, за торговлю — за все. Даже невест искать должен я.
Алексей не мог уже думать о себе, он слушал друга, постепенно проникаясь его возмущением и болью. Вот о чем он напишет — о первых шагах начинающего председателя. А то вчера он в ночь-полночь позвонил Анатолию Андреевичу Верхорубову и не мог толком объяснить, почему решил поехать в командировку.
Да, он напишет очерк о слабом колхозе. О сильном написать легко, а вон тут сколько проблем. Как Толстой начинает «Анну Каренину»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга…» А он начнет: все неблагополучные хозяйства похожи… И Гарькин сон о том, как ему примерещилось, что лежит в весеннюю теплынь непаханная и незасеянная земля, тоже окажется к месту.
Крутенка на этот раз встречала Рыжова не так торжественно и празднично, как прошлой зимой. Ехали они теперь не в комфортабельных «Жигулях», а на старой громыхающей колымаге, у которой, пожалуй, не было ни единой первозданной «родной» детали: все в ней поскрипывало, носила она на себе после-аварийные сварочные шрамы.
— Даже в охотобществе, где заправляет мой тесть и первый враг Огородов, есть приличная машина, а у меня нет, — сердито крутя «баранку», кривился Серебров.
Помахал им рукавицами с обочины какой-то старик в шапке с кожаным верхом. Был он вроде очень похож на дядю Митю Помазкина и не похож на него.
— Садись,
— Откуда едешь, дядь Мить? — спросил Серебров. — Давно что-то тебя не видел.
— Да вот домой намылился, в бане хоть попариться, а то болыдому-то начальнику Макаеву уж месяц печи кладу. Ох, хорома-то какая, хорома-то у него, — заливался Помазкин. — Вот ему-то камин из дикого камня делаю. Дом-от, как игрушка, наличники всю осень резал, стены березовым горбылем обшивал, чтоб как в лесу. Больно заинтересуешься, если посмотришь. Ходовой мужик Виктор-то Павлович, ух, ходовой.
Но Серебров не заинтересовался, откликнулся сердито:
— Вот что Макаев за шефскую помощь сорвал. Наверное, дядь Мить, и баньку ему срубил?
— Да не займовался я, — опять начал оправдываться Помазкин, объясняя безвыходность и подневольность своего положения. — Григорей-то Федорович больно убедительно просил, дак уж я из-за него. А Виктор Павлович ух, ходовой мужик!
Приглашая Алексея обязательно заглядывать в гости, дядя Митя вылез в Ложкарях и помахал им напоследок рукавицами.
Рыжов не мог успокоиться.
— Как так можно возводить дачу на колхозные деньги?! Ну, Макаев, обнаглел. Фельетон по нему плачет.
Сереброва макаевская махинация не задевала: умеет живую кошку съесть и не поцарапаться. Фельетоном тут не поможешь.
— А что лучше, смотреть на все это. Я считаю самая горькая правда лучше душеспасительного вранья.
— Ох, Леша, Леша, — пожалел Серебров, — чего не приходится делать: ворованное покупать.
Прямой, словно шнуром плотницкого отвеса отбитый, тракт шел дальше, а их машина свильнула на зимник. С горы было видно голубую полоску неба, которую задавила белесая туча. С белесой этой тучи на голубую полоску кто-то, словно озорничая, смазал белизну.
— Опять снег валит, — ругнулся Серебров. Он знал, что после снегопада ему придется названивать во все концы и просить бульдозер или трактор с раздвигой, молить, чтоб «проткнули» дорогу.
А в общем-то, Серебров, наверное, зря сердился на снег. Снег помогал ему. Он укрыл брошенные где попало бороны и сеялки, непролазную грязь, запудрил растерзанные копны неубранной соломы. Очень прилично выглядели окрестности Ильинского зимой. Деревенская улица похожа на аллею. Домов кой-где не разглядишь из-за заснеженных деревьев. Торчит конек избы, колодезный журавль да сиротеет на отшибе закоптелая банька.
Алексей отыскал взглядом красную кирпичную, земской постройки школу, куда ходили учиться его мать и отец, все Карюшкино. Дядя Митя рассказывал, что, когда открывалась эта школа, дед Матвей пожертвовал улей и сказал учительнице Сарычевой: