Свечи на ветру
Шрифт:
Колокол вдруг замолк, и в сердце стало тихо и пусто.
— У тебя есть слух? — спросила жена Иохельсона и села за пианино.
— Слух у меня есть. Слух мне не нужен, — пробормотал я, глядя ей в спину.
— Проверим, — сказала докторша и добавила: — Повторяй за мной!
Докторша ударила по клавишам. Так ударяет крылом по воде потревоженная дикая утка.
— До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до. Повторяй за мной! До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до!..
Я не понимал, зачем ей понадобилось, чтобы я передразнивал
— До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…
— Еще раз. Не спеши.
— До — ре — ми — фа — соль — ля — си — до.
Борода старика пробилась из-под стекла рамки и запрудила половину стены. А может, у меня от напряжения просто рябило в глазах или луч солнца переливался на стекле и разбрызгивал во все стороны жесткие, с проседью, волосы.
— Недурно, — сказала докторша. Видно, ей наскучило одной в доме, и она решила развлечься. Скрипку мне все равно никто не продаст. Она, наверно, куплена стариком для его единственного внука Шимена и плачены за нее большие деньги.
— Слух у тебя есть, — докторша улыбнулась той же тусклой улыбкой. — Будет у тебя и скрипка.
Мне почудилось будто старик на снимке навострил свои большие уши и поморщился.
— Может, ты со временем станешь вторым Хейфецом.
— Кем? — Я не знал ни первого Хейфеца, ни второго, ни десятого.
— Хейфецом. Великим музыкантом, — пояснила жена Иохельсона.
— А как же Шимен?
— Шимен останется Иохельсоном, — улыбка снова скользнула по ее неприветливому лицу и тут же погасла, как будто боялась света. Моя бабушка тоже улыбалась только в темноте. При свете она ходила мрачнее тучи.
— Береги ее, — сказала докторша. — Она еще почти новая. Может, когда-нибудь приедешь в Америку и я услышу твою игру. — Она направилась к шкафу, вынула из ящика скрипку и понесла на руках, как младенца из яслей.
— Но у меня нет денег, — сказал я.
— За скрипку заплачено, — сказала докторша.
— Заплачено? — удивился я. — Неужели Иосиф?
— Какой Иосиф?
— Мой опекун. Могильщик.
— Нет, — промолвила докторша. — За нее заплатил мой отец, — она взглянула на старика в рамке. — Грех, когда скрипка пылится.
Докторша замолкла, а я стоял и недоуменно смотрел то на нее, то на старика в рамке, не отваживаясь сделать шаг. Мне казалось, будто жена Иохельсона закричит: «Держите вора!», прибежит Юзефа, заломит мне руки, отнимет скрипку, свяжет бельевой веревкой, крикнет нашего местечкового полицейского, и тогда уж мне приюта не миновать.
— Иди, — сказала докторша.
Я поклонился низко, как бабушка кланялась раввину, когда принимала у него из рук плату за гуся.
— Ну, вот, — сказала мать Шимена. — Кланяться ты уже умеешь. Остается только научиться играть.
— Лейзер
— Лейзер играл, как бог, — сказала докторша. — Его скрипка источала мед. Но пальцы его засохли, как ветки. Я слышала, будто он сечет их хворостиной.
— Сечет пальцы?
— Сечет и приговаривает: «Я вас заставлю, лодыри, работать. Заставлю». В прошлом году он приходил к нам и показывал их доктору. Иди и да поможет тебе бог.
Свадебный музыкант Лейзер нагнулся, опустил седую голову в ведро и, как усталая лошадь, стал прихлебывать студеную колодезную воду. Я подождал, пока он напьется, и сказал:
— Здравствуйте.
Лейзер не ответил. Он даже не повернулся в мою сторону, вытер о рукав мокрые губы и неторопливо зашагал к избе.
— Здравствуйте, — снова сказал я, и снова Лейзер ничего не ответил.
Я последовал за ним, вошел через распахнутые двери в избу и остановился на пороге, как нищий.
— Если тебе, кроме «Здравствуйте», нечего сказать, то «До свиданья», — проворчал Лейзер.
— Я пришел, чтобы вы меня научили, — пролопотал я, сжимая под мышкой подаренную скрипку.
— Чему научили? — спросил Лейзер.
— Играть на скрипке, — выпалил я.
— Скажи, пожалуйста, — Лейзер сел за стол и стал жевать черствую краюху хлеба. — Играть на скрипке?
— Я согласен играть даром, — объяснил я.
— Скажи, пожалуйста! Согласен играть даром? — Лейзер похрустел краюхой и покосился на футляр. — Да ты всю жизнь, голубчик, проживешь даром… Как я… Как твоя бабушка, царствие ей небесное… Как весь род людской.
Мне не было никакого дела до всего людского рода, но я не стал спорить с Лейзером и злить его. Он, видно, и так был в дурном расположении духа.
— Надо было попроситься в ученики раньше, — сказал Лейзер. — Лет эдак двадцать назад.
— Но меня тогда еще на свете не было.
— Зато был я, — сказал Лейзер. — И все учителя были живы, — он положил на стол руки и посмотрел на свои пальцы. — А теперь они, голубчик, почили в бозе.
— Кто?
— Мои пальцы. Все десять учителей.
В избе стало тихо. Только слышно было, как хрустит под желтыми зубами Лейзера краюха, и хруст ее во мне отзывался непонятным страхом и болью.
— А ну-ка, покажи мне свою бандуру.
Я протянул Лейзеру футляр. Он вынул скрипку, осмотрел ее и бросил:
— Доктор подарил?
— Докторша.
— Я у них на свадьбе играл, — вспомнил Лейзер. — Старик Левин, отец невесты, одолжил мне на вечер свою скрипку.
— Выходит, она старая?
— Скрипка, голубчик, не люди. Скрипки не стареют. Вот говорят, где-то в Германии или в Австрии есть такая, которой три с половиной тысячи лет, а звук у нее, что твой мед.
— Неужели? — усомнился я.