Свечи на ветру
Шрифт:
— Мой долг предупредить вас, — сказал Гутман. — А там уж решайте сами.
— Попытаюсь одолеть хворь травами.
— Травами ее, к сожалению, не одолеешь. Если хотите еще десяток-другой протянуть, мой совет: ложитесь в больницу. В конце концов вы свое сделали. На новом кладбище пусть поработает другой. Ваш сын, например.
— У меня нет детей.
— Простите, — доктор потушил дымящуюся сигару, но держал ее во рту и посасывал с удовольствием.
— Были два сына, да оба померли.
— Семя?
— Не мое, конечно. В роду моей жены все быстро повымирали, — заметил могильщик.
Казалось, он не расслышал про новое кладбище, и я не скрывал своей радости.
— О каком таком новом кладбище вы говорите, доктор?
— Разве вы ничего не знаете?
— Не знаю.
— Доктор! — вмешался я. — Вашу машину снегом занесло. Она не испортится?
Я пытался отвести от Иосифа удар, но мой опекун сам подставил под него свою изъеденную бог весть какой хворью грудь.
— Это кладбище закрывают, — сообщил доктор.
— Как закрывают? — оцепенел могильщик.
— Очень просто. На близлежащей территории будет построена казарма. Что поделаешь, казармы нынче важнее, чем кладбища. Как член совета общины, я посетил господина бургомистра — он хорошо знает моего отца — и попытался отстоять участок за оградой. — Гутман вынул сигару изо рта и ткнул погасшим концом в стену. — Господин бургомистр выразил сожаление и заявил, что это не в его компетенции.
— Будьте добры, говорите по-еврейски, — упавшим голосом сказал Иосиф.
— То есть, не по его ведомству. Все решили военные. Прикладбищенский район имеет большое значение в смысле тактики.
— А что такое так-тика? — заикаясь, как служка Хаим, спросил Иосиф.
— Родная дочь стратегии, — не совсем доступно объяснил Гутман. — Их тоже надо понять.
— Кого? — мой опекун так и не посмотрел Гутману в глаза. Его взгляд впивался в сигару, и казалось, она вот-вот снова загорится.
— Военных. На их плечи возложена охрана государства. А тут с одной стороны немцы нажимают, с другой — русские.
— Я все равно буду хоронить людей за оградой, — твердо сказал Иосиф. — Если только поправлюсь. О лучшем участке и мечтать нечего.
— Никто его в аренду не сдаст.
— Сдаст, не сдаст, какая разница. Кладбище высаживают, как сад. Важно высадить первое дерево, — чеканил слова Иосиф. — Первая могила — первое дерево.
— Но надо же считаться с реальным положением вещей, — возразил Гутман. — Не забывайте: мы не на своей земле.
— Земля, в которой лежат мои дети, моя земля, и я ничего, кроме участка для них, не требую, — выдохнул могильщик и закашлялся.
Щеки его пылали, подожженные не хмелем, а яростью, и Гутман чувствовал ее на себе и, видать, сам ярился. Какого дьявола он сидит в
— Я не склонен с вами дискутировать, — сказал Гутман, вынул из пиджака чистый листок бумаги, карандаш и добавил: — Будете три раза в день принимать порошки. Если не станет лучше, вас придется все-таки госпитализировать.
На сей раз Иосиф не попросил его, чтобы он перевел свои слова на еврейский язык. Он и так все понял.
— Заплати господину доктору, — сказал мой опекун. — Деньги на второй полке, в комоде.
— Заплатите, когда выздоровеете, — сказал сын кожевенного фабриканта.
— Долго придется ждать. Сколько мы вам должны? Пять литов хватит?
— Хватит.
Он взял деньги своими длинными острыми пальцами и аккуратно вложил в кожаный бумажник. На мгновение мне показалось, будто Гутман сам весь кожаный: и руки, и породистые губы, и нос, только глаза оловянными пуговками сверкают на лице.
— Гавнюки! — прохрипел Иосиф, когда доктор вышел. — Сволочи! Дармоеды!
К моему удивлению, ярость могильщика не только не остывала — она набирала силу.
— Участок отстоять не могут! Да его и отстаивать не надо. Деньги на бочку, и он — твой!
За окном слышно было, как Гутман заводит машину.
— Да они скорее согласятся лежать на мусорной свалке, только бы не раскошеливаться. Скопидомы! Лицемеры! Если бы ты, Даниил, знал, с каким удовольствием я их закапываю, спаси и помилуй господи.
Он приподнялся, но кашель свалил его.
— Я сам пойду к бургомистру. Сам.
— Вам велено, реб Иосиф, лежать.
— Я еще належусь. Всем им, собакам, нос утру, — грозился в перерывах между приступами кашля Иосиф. — Я — Иосиф бен Натан Паперный сделаю им подарок.
— Какой подарок?
— Только ты, Даниил, на меня не обижайся. Ты сам заработаешь себе на хлеб.
— Конечно. Вы обо мне не тревожьтесь.
— Они меня на всю жизнь запомнят!
Во дворе простуженно чихал мотор машины.
Иосиф сделал над собой, усилие, слез с кровати и прыжками добрался до комода. Он вытащил оттуда горстку бумажек и, размахивая ими в затхлом воздухе избы, как увядшим букетом, тихо сказал:
— А еще у меня, Даниил, три золотых червонца в подушку зашиты. За покойницу Двойру получил. Приданое.
— Что вы собираетесь сделать, реб Иосиф? — я с опаской поглядывал на опекуна, на смятые бумажные деньги в его правой, еще удивительно сильной руке.
— Что я собираюсь делать? Я собираюсь, дружок, купить кладбище… Такие вот делишки.