Свергнуть всякое иго. Повесть о Джоне Лилберне
Шрифт:
— Какая служба? — Лилберн поднял голову от подушки.
— Младшим таможенником в порту. Они платят сто фунтов в год, по нынешним временам это немало, но главное, ты сможешь оставаться в Лондоне и, найдя компаньона, восстановить пивоварню, а это уже будет вполне приличный доход, и я могла бы вести ваши книги.
— Элизабет, опомнись. Как ты себе это представляешь? Чтобы я спокойно рылся в чужих тюках и ящиках, в то время как страна тонет в крови? Или ты думаешь, что Оксфордская тюрьма сделала со мной то, что оказалось не по силам Флитской?
— Ох, Джон, не надо. Конечно, я знала, что первый твой ответ будет таким. Но, умоляю, не распаляй себя. Оглядись сперва, поживи здесь немного,
Она села, охватив колени руками, прижалась к нему плечом.
— Те самые люди, которые осыпали тебя сегодня цветами и кричали «ура», знаешь, что они сделают с тобой, когда ты заикнешься о свободе совести? Снова засунут за решетку.
— При власти парламента? Ты сама не понимаешь, что говоришь.
— Спроси у тех, кто уже там оказался. Их пока немного, пресвитериане сейчас слишком заняты войной. Но когда ты и тебе подобные добудут им победу, вот тогда они покажут вам свой оскал. Судя по всему, в нетерпимости они собрались перещеголять даже епископов.
— Пресвитериане, индепенденты [27] — я не желаю слышать этих кличек! Есть свобода Англии, и все, кому она дорога, должны стоять за парламент до последней капли крови. Разжигать сейчас внутреннюю рознь — это почти измена. Пусть отец не морочит тебе голову.
27
Пресвитериане и индепенденты — наименования двух основных партий, на которые раскололись сторонники парламента в Английской революции. В религиозном вопросе индепенденты стояли за отделение церкви от государства и свободу вероисповедания, пресвитериане же настаивали на подавлении сект, строгом подчинении всех общин верующих кальвинистскому вероучению, на единой церковной организации, возглавляемой синодом пресвитеров.
— Отец как раз очень доволен пресвитерианами. Он был доволен, когда они летом провели закон, устанавливающий цензуру. Он радовался запрещению театров и игр. Он первый побежал подписывать Ковенант с шотландцами.
— Что плохого в союзе с шотландцами?
— Ничего — для тех, кто решит подписать его. Но те, кто откажутся, не получат в армии графа Эссекса даже чина сержанта. Это присяга, а зная твое отношение ко всякого рода присягам…
Странный скрипучий звук прервал ее слова. Элизабет нагнулась к колыбели, достала белый сверток, подняла к груди. Спокойная уверенность, с которой она это проделала, наполнила Лилберна почтительно горделивым чувством к ней, за нее, и в то же время — невольной ревностью. Плач начал перебиваться чмоканьем, потом перешел в ритмичное сопенье.
— Может, я не все понимаю про пресвитериан, зато на кавалеров я за этот год насмотрелся. И, знаешь, главная гнусность не в том, что они проделывали с нами в тюрьме, не издевательства, которыми они осыпали безоружных, а какая-то наглая беспечность ко всему на свете. Ты не поверишь — даже к королю. Даже храбрость их наполовину от беспечности. Представить себе, что эти люди получат в руки власть, — ничего ужаснее и унизительнее быть не может. Все, кто поразумней, посерьезней, бегут сейчас из королевского окружения, остаются одни искатели приключений. Для них бог, права, закон, вольности англичан — все пустой звук, адвокатская тарабарщина.
— Ничтожества и проходимцы есть в любой партии. И чем партия сильнее, тем больше их притекает.
— После гибели Фокленда у роялистов не осталось ни одного человека подобного Пиму, Эссексу, Холлесу, Принну.
— Но все эти люди — пресвитериане!
— Элизабет!
— А-а, мне ты не веришь. Ну хорошо, пойди завтра и убедись сам. Заикнись о веротерпимости, о свободе проповеди, напечатай брошюру без разрешения цензуры. А мы с Кэтрин тем временем соберем тебе белья и еды.
— Ты хочешь сказать…
— Да, Джон, да! Ты боролся вместе с ними против епископов, но хотели-то вы разного. Епископов назначал король, пресвитеров будет назначать их синод, но всякого, кто попробует выйти из-под их власти и молиться по-своему, они засунут в те самые камеры, из которых выпустили вас три года назад.
Она положила уснувшего младенца обратно в колыбель и осталась сидеть на краю кровати, закрыв лицо руками.
— Конечно, я не ждала спокойной жизни, выходя за тебя, Джон Лилберн. Но я молю тебя об одном: не лезь сломя голову в драку не за свое дело. Потому что ты не простишь себе этого потом, и душа твоя будет в разладе.
Он долго сидел молча, потом погладил ее по рассыпавшимся волосам и тихо сказал:
— Хорошо, Элизабет, я огляжусь сперва. Обещаю тебе. И если все обстоит так, как ты говоришь, я знаю, что делать. Отправлюсь в восточные графства к Кромвелю. Говорят, он смотрит сквозь пальцы на самые крайние взгляды, если только человек не показывает спину врагу. Но остаться здесь, поступить на службу — это для меня невозможно. Я скорее пойду простым солдатом в любой полк за восемь пенсов в день. В пресвитерианский, индепендентский, какой угодно. Потому что отдать сейчас победу королю — это гибель. Для меня, для тебя, для Англии, для него, — он кивнул в сторону колыбели.
Слабый рассвет откуда-то издали пробивался сквозь тучи, высветлял серые прямоугольники окон. Вода с потолка бежала в корыто тонко звенящей струей. Элизабет осторожно легла, натянула одеяло до подбородка и начала говорить тихим, чужим голосом, глядя в потолок.
— Ты знаешь, первые два месяца без тебя были бы очень тяжелы, если б я сразу не решила, что переживу тебя не намного. Я даже обещала себе покончить с собой тем же самым, чем они убьют тебя: веревкой — так веревкой, пулей — так пулей. Если б ты умер от болезни, я бы пошла ухаживать за чумными. По ночам я лежала без сна и всерьез раздумывала, как мне надо будет управиться с собой, если тебе отрубят голову. Перерезать горло? Или сунуться под колесо телеги? Но когда я поняла, что беременна и, значит, это все для меня закрыто, вот тогда начался настоящий ужас. Я столько об этом думала и так себе представляла твою гибель, что потом боялась взглянуть на новорожденного, — думала, он так и родится с красной полосой на шее. Молиться, как прежде, о даровании сил, о спасении души — на это уже слов не хватало; только о спасении тела, бренной плоти земной, тебя. Но кто расслышит такую молитву, когда идет война? Я все это говорю тебе, чтобы ты знал: второй раз мне такого не пережить. Пусть уж лучше убьют сразу, чем вот так, день за днем тянуть эту муку.
Он прикрыл ей рот ладонью, прижался губами к уху и начал жарко шептать, что да, он все понял, и с ним было похожее, мысли о ней, как тупая непрерывная боль, и ясно, что им надо вместе, раз уже бог даровал им так прилепиться друг к другу, им вместе надо ехать, и будь что будет. Она поначалу только качала головой: о чем ты? бросить дом? ехать неизвестно куда навстречу зиме с грудным ребенком? А деньги? — но он все говорил и уже не словами, не резонами, а одним напором и страстью переливал в нее избыток своих сил, своей убежденности, так что под конец она уже улыбалась сквозь слезы и целовала ему руку: ну хорошо, едем, пусть так, будь по-твоему, раз ты так хочешь, пусть что угодно, только чтоб вместе.