Свет и мракСборник фантастических повестей и рассказов
Шрифт:
«Весь твой, верный Джон Сюррисбюри, баронет».
Когда прочла это письмо Джулия, она широко раскрыла глаза, и яркая краска разлилась по ее лицу.
— Что это такое? — спросила она меня, быстро мигая глазами.
— Чудак! — сказал я. — Он влюбился в тебя. Он говорит, что ты удивительно напоминаешь ему его Лилли.
Она отвернулась и несколько секунд простояла неподвижно, тихо перебирая пальцами по столу. Затем быстро схватила мою руку.
— Эдгард! — вскричала она. — едем! Догоним его!.. Скорее! Скорее! — И она вся заволновалась.
Я пожал плечами.
— Если он не написал нам,
Притом… если страсть его действительно глубока, то он, наверное, даст знать о себе. Он приедет!..
Она задумалась, ее красивые брови то сдвигались, то снова приподнимались. Грудь волновалась. Она теребила скатерть на столе.
Ставка была поставлена. Пересилит ли у нее привязанность ко мне начинающееся чувство к этому оригинальному, уродливому чудаку?
Целый день она была задумчива. Постоянно подходила к окнам, точно кого-то ждала. К нам пришла обедать вся наша compania di campagna. Дон Хуарос был необыкновенно сладостен. Обе Дольчи блестели неподдельным весельем. Панчери был в высшей степени остроумен. Но Джулия была рассеяна, безучастна и задумчива. Я думал: не зажглась ли уже в ее сердце искра нового чувства? Ведь все женщины очень жалостливы и часто их сожаление разрастается в любовь. При этом всякое препятствие их только раздражает. Но вечером, вдруг, перед нашими окнами хлопнула петарда и раздалась музыка. Целый оркестр играл на улице, целая кадриль пьерро и пьеррет бешено танцевала на широкой панели. Мы тотчас же зазвали всю эту compania di allegrezza к себе и пошла бешеная потеха. Мы пировали опять вплоть до утра.
Утром я только-что открыл глаза, как Джулия напала на меня.
— Едем, mio coro! Mia anima carissima, mio cor precioso!
— Куда? Зачем?
— Едем скорее, скорее вон из этой скучной Флоренции!
— Помилуй! Ты так веселилась вчера и на прошлой неделе.
— Нет! Едем! Я здесь умру, утоплюсь!..
— Куда же ехать?
— Туда — на юг, на теплый юг.
И мы отправились в Неаполь.
Дорогой я думал об Ольд-Диксе и о Джулии. «Нет! это не твоя, маленькая, тихая Лилли, — думал я, — это бешеный вулкан, это целое море непостоянства. А ты, мой горбатый философ, решающий мировые задачи, ты не мог решить одного вопроса: может ли сердце женщины, брошенное в омут бурных наслаждений, остановиться и затихнуть на глубокой привязанности к одному человеку?
И мне стало грустно. Я живо представил себе это задумчивое, симпатичное лицо. Я думал, что наша встреча была последнею в жизни и что мы больше никогда, никогда не увидимся. Но судьба свела нас опять и очень скоро, свела, действительно, в последний раз в жизни.
В Неаполе Джулия подняла на ноги целый город, взбунтовала всю голодную чернь, всех лаццарони. Полиция вежливо попросила нас удалиться, откровенно признаваясь в своем бессилии. И какая полиция может сдержать расходившийся народ, наэлектризованный жаждой к наслаждению?! Festa для неаполитанца — это вторая религия; там праздник неразлучен с культом, там в честь мадонны зажигаются фейерверки и бенгальские огни. Понятно после этого, что Джулия для неаполитанцев сделалась предметом культа. Довольно было показаться ее коляске на улице, чтобы народ с ревом, задыхаясь, бежал за ней и кричал: 'e viva donna Julia, splendida Julia, carissima, sancta, bellissima.
Бурбоны
Из Неаполя мы отправились в Рим, через Фоджио. Дорога эта была весьма опасна, так как горные разбойники грабили без церемонии встречного и поперечного. Но Джулия непременно хотела ехать именно этим путем.
— Я никогда не видала разбойников, — говорила она, — мне кажется, они все должны быть настоящие горные джентльмены!..
Я нанял особый дилижанс. Нанял целый отряд карабинеров и заплатил вперед порядочную сумму этим «горным джентльменам» для свободного проезда. Но это всё-таки не помогло и не спасло нас от нападения. Около Фоджио какая-то шайка погналась за нами. Ветурин наш пустил лошадей вскачь, но вслед за нами защелкали выстрелы и полетели пули. Две лошади упали — раненые или убитые. Карабинеры начали отстреливаться, но большая часть их ударилась в бегство.
— Стойте! — вскричала Джулия. — Остановись!
— Что ты! — вскричал я. — Сумасшедшая! Нас убьют или засадят в плен и сдерут громадный выкуп.
— Стой! — повторила она громко и настойчиво.
Глаза ее сверкали. Ноздри раздулись. Щеки пылали. Она напоминала мне ту Джулию, которую я увидал в первый раз в игорном доме, в Висбадене.
Ветурин с трудом остановил лошадей. Раздалось еще несколько запоздавших выстрелов, и кто-то сильно дернул и отворил дверцу кареты. Перед дверцей стоял высокий «джентльмен», с окладистой черной бородой, в широкополой шляпе и длинным пистолетом в руке. Джулия легко выскочила из кареты. Я бросился за нею с пистолетами в обеих руках.
— Синьор, — сказала она, обращаясь к разбойнику, — я думала, что вы все… горные джентльмены… Я ошиблась. Вам было заплачено за свободный проезд… Зачем же вы нас останавливаете?!
— Синьора Стэндфорт, — сказал разбойник, — во-первых, не каждый день попадаются нам такие жирные, лакомые куски; а во-вторых… мы бедные абруцци… То, что было заплачено, пошло в руки северянам и папской полиции… а мы… мы ничего не получили… пустяк!
— Сколько же вы хотите получить? — спросила Джулия.
Разбойник оглянулся на товарищей. Их было человек пятнадцать-двадцать, и они уже окружили карету. Один толстый, рыжий разбойник шепнул ему что-то.
— Мы желаем получить с вас, синьора, — сказал черный джентльмен, — двадцать пять тысяч скуди… Это немного для такой богатой особы.
— Да, — согласилась Джулия, — это немного. Это половина всего, что я имею с собой. — И она отперла портфель, который был надет на ней, и вынула два банковых билета. — Вот вам, — сказала она, протягивая один из них разбойнику, — это то, что вы требуете; а вот это — я отдаю вам добровольно, на добрую память обо мне. И она отдала ему и другой билет. Разбойник взял деньги и протянул Джулии руку. Она пожала ее, а он снял свою шляпу и, махнув ей, обернулся к товарищам. И все они вдруг подняли шляпы кверху и неистово закричали: