Свет и мракСборник фантастических повестей и рассказов
Шрифт:
— Откуда же ты приехал к нам, Джон? — спросил я. — Точно с неба свалился. Где ты был?
— Я из Америки.
— Как так!? На пароходе?
— Прямо на американском пароходе до Чивитта-Веккио, а там в дилижансе в Рим. В Риме я тотчас же нашел ваш золотой след и по нем приехал сюда.
— Какой золотой след?
— Как же! Мне сейчас же рассказали, какой был великолепный карнавал и как после карнавала bella e ricca Signora Julia уехала в Венецию.
И он взглянул на Джулию и у обоих глаза заблестели.
— Что же, ты все эти два месяца прожил в Америке? — спросил я.
— Нет! В Америке я пробыл только несколько дней. Я не мог пробыть дольше…
— Где же ты был?
— В Африке.
— Видишь! Как тебя метало!
— Я хотел проехать в центральную Африку, но… мне сделалось невыносимо тяжело. Меня тянуло в Европу… Я думал: пусть же меня отделяет… целый океан и отправился в Нью-Йорк…
— И возвратился снова в Европу, — перебил я его, — и приехал в Венецию, как раз в день рождение Джулии.
— Как! — удивился Ольд-Дикс.
— Сегодня мне стукнуло 23 года, — сказала Джулия. — Я уже старуха! — и она вся покраснела.
— Вот объясни, — сказал я, — у нее сегодня было предчувствие, что ты приедешь. Целый день она ждала кого-то. Объясни мне, что это такое? Разве могут быть предчувствия? Что это за вздор такой?!
Ольд-Дикс пожал плечами.
— Что я могу объяснить? — сказал он. — Отчего, как только я вышел из дебаркадера, гондольер вашей гостиницы прямо, ничего не говоря, взял мои вещи и повез сюда? Отчего, войдя в гостиницу я, никого не спрашивая, прямо отдал мою карточку и сказал, чтобы меня вели к тебе? Счастливое совпадение многих случайностей! Qui lo so!
— Браво! Выпьем же за это совпадение случайностей и за нашу дорогую новорожденную.
И я налил шампанское в бокалы. Мы чокнулись и поцеловались с Джулией и с Ольд-Диксом. Джон поцеловал у нее руку и страстно смотрел на нее.
— Целуйтесь же! Целуйтесь! — вскричал я. — Что за церемонии?!
Она горячо обняла его и поцеловала долгим поцелуем. Потом вдруг откинулась на спинку дивана и побледнела как платок, который она поднесла к губам. Глаза ее закрылись. Ольд-Дикс с ужасом вскочил.
— Что это!? — вскричал он.
— Это уж второй раз сегодня с ней, — проговорил я.
И снова я смочил ей голову водой. Но она не приходила в себя и не дышала. Сердце не билось. Я думал, что уже жизнь ее оставила.
Ольд-Дикс был бледен и дрожал, как в лихорадке. Мы давали ей нюхать эфир, нашатырный спирт, какие-то остропахучие соли. Я растирал ей грудь и, наконец, после долгих усилий, нам удалось привести ее в чувство. Я дал ей успокаивающих капель, и она понемногу оправились. На щеках ее снова показался румянец. Мы, вместе с Ольд-Диксом, взяли диван, на котором она лежала, перенесли ее в спальню и позвали к ней горничную.
Ольд-Дикс сидел, как убитый, и молчал. Я рассказывал ему, как в Риме, на карнавале, у неё бросилась кровь горлом. Но я видел, что он не слушает меня и с ужасом смотрит на двери. Я прошел в ее спальню. Она надела белый пеньюар, закуталась в арабский бурнус, и вся дрожала. Я ее вывел в смежный салон и уложил на широком, мягком диване. Затем, привел к ней Ольд-Дикса. Она с улыбкой протянула ему руку, которую он крепко поцеловал.
— Я напугала вас, друг мой?.. — сказала она. — Сядьте здесь… подле меня… и ты садись, тут, — указала она на стул. — Я теперь буду отдыхать от «бурных наслаждений»… Теперь настал период постоянных, вечно тихих… наслаждений.
Она говорила с трудом, тяжело дыша.
— Сэр Джон! Друг мой!.. — просила она, — расскажите мне что-нибудь, как тогда… Помните!.. Я, может быть, засну под ваш рассказ… — Расскажите мне: как люди будут жить… потом… тогда, когда нас уже не будет… Расскажите, пожалуйста!
И она улыбнулась по-детски.
Ольд-Дикс не вдруг начал говорить. Он пристально посмотрел на нее, грустно улыбнулся, вздохнул и тихо, задумчиво начал:
— Будущие люди будут жить счастливее, чем мы… Поверьте мне!.. Будущее их счастие в их руках. Когда они поймут эту великую истину, то счастие сделается их достоянием… Они, прежде всего, найдут возможность освободиться от всяких заразных болезней… Они сделают свой организм недоступным ни для каких заражений. Наконец, они уничтожат самую заразу… Ум человека и знание должны быть всесильны…
— Друг Джон! — прервал я его. — Ты говоришь все о материальных страданиях, о болезнях тела. Но разве в этом одном все несчастия людей?.. Разве внутренние, сердечные страдание не мешают счастию людей!?…
— Слушай! — сказал он и схватил меня за руку. — Слушай! И не прерывай меня… Когда человек найдет средство сладить с своей физикой, переработать ее и подчинить своим разумным силам, тогда и его внутренние силы, его нравственное я, сделаются совсем другими. Тогда настанет общее довольство жизнью и злые страсти замрут: им не будет пищи. Теперь мы бьемся из-за каждого клочка земли… А тогда у людей, в их владении, будет бесконечность пространства. Поверь! Им не будет тесно…
— Нет! — вскричал я. — Я тебя опять прерву. Ты, очевидно, меня не понимаешь… Разве счастье людей в довольстве собой и другими?.. Нет! Тут есть еще что-то неразгаданное… Окружи человека полным довольством, и ты думаешь, что он будет счастлив?!.. Нет! Нет! И тысячу раз нет.
Он посмотрел на Джулию и приложил палец к губам.
— Она, кажется, уснула, — сказал он чуть слышно.
Действительно, она не шевелилась. Глаза были закрыты.
Грудь приподнималась медленно и ровно. Легкий румянец выступил на ее щеках.
— Ты мне задаешь вопрос, — начал он почти шопотом, наклонясь к моему уху, — который долго меня мучил в последнее время. И, наконец, я одолел его. Слушай! Счастие лежит в любви… Да! В любви — полной и взаимной… Чем здесь удовлетворяется человек? Мы не знаем… и… может быть, долго еще не узнаем, но это верно. Это истина. Человек может найти счастие только в любви к другому человеку и в любви к себе этого человека… именно этого, а не другого. И вот почему я явился сюда. Для меня, для моего сердца — это стало до того ясным, наглядным, что я не мог долее бороться с собой и… — он крепко обнял меня и прошептал чуть слышно над моим ухом — я решился… не отказываться… от твоего великодушного решение… Помнишь?.. Во Флоренции?