«Свет ты наш, Верховина…»

Тевелев Матвей Григорьевич

— Что тут? — спросил я.

— Ты не бойся, — сказала Оленка, — это тебе. Никакой песиголовец до тебя не дотронется и дорога будет добрая, если такая трава лежит за пазухой. Мне дед Грицан сказал: ее найти перед вечером и в тряпочку белую завернуть… Я аж на Желтый камень ходила — вот куда, там и нарвала… Маленькая травка такая, с цветочками… Дед Грицан много чего знает…

Она говорила быстро, порывисто, и мне показалось, что я слышал, как бьется ее сердце.

— Только ты, Иванку, никому другому про эту траву

не говори, — прошептала Оленка, — и тряпочку не разворачивай. Чуешь? А то все пропадет… Никто про ту траву не должен знать.

— Ладно, — сказал я. — А тебе дед Грицан не побоялся сказать?

— И мне побоялся, только я ему за совет из речки воды понатаскала.

И вдруг где-то далеко тишину сумерек нарушил женский голос:

— Олен-ко-о!.. Где тебя носит?..

Оленка встрепенулась. Ее мерцающие глаза погасли.

— Схватилась Матлачиха, — произнесла она грустно. — Я пойду уж, Иванку, а ты тряпочку за пазуху спрячь да у самого сердца все время держи… — И побежала прочь от плетня.

На рассвете с радостным чувством я сел в повозку за спиной Попши.

Всю дорогу до Воловца ехали хорошо и спокойно. Сытые кони споро катили возок, равного которому не было ни у кого в округе. Желтый, на рессорах, с высоким, удобным сиденьем, он принадлежал когда-то пану экзекутору, но пан экзекутор проиграл его корчмарю в одну ночь.

Жадно, с интересом присматриваясь к незнакомым пейзажам, я ни на одну минуту не забывал о тряпочке с травой. Чудилось мне или это было на самом деле — даже сквозь надетый на меня серяк из толстого, как войлок, сукна пробивался ее нежный запах.

В Воловце мы пробыли сутки. Тощий, согнутый, точно постоянно готовый к услугам, Попша ходил по делам, а я безотлучно находился при конях, подкладывая им сена, скучал и очень обрадовался, когда на следующий день утром тронулись в обратный путь.

Километрах в четырех от Воловца наша тележка нагнала шагавшего по обочине человека. На нем был старенький костюм городского покроя в крупную коричневую клетку и жёсткая соломенная шляпа с черной лентой. За спиной путника висела тощая верховинская тайстра, а через плечо были перекинуты связанные шнурком ярко-оранжевые ботинки с тупыми носами.

Услыхав стук колес, путник обернулся.

— Матерь божья! — крикнул Попша, придерживая коней. — Да это никак Петро Матлах из Америки идет! Это ты, Петре?

— Я, куме, я… — отозвался человек. — Доброго здоровья! — и улыбнулся так криво, будто улыбка причиняла ему физическую боль.

Тут даже и я узнал Петра Матлаха, уехавшего еще в самый канун войны на заработки в Америку. Первое мгновение мне показалось, что он нисколько не изменился. У него всегда были одутловатое лицо, редкие черные волосы и маленькие глазки. Но, присмотревшись, я заметил, что в нем все же произошла перемена: не то что он постарел, нет, — он казался мне теперь каким-то вертким, а вытянутая

вперед шея вытянулась еще больше, и от этого создавалось впечатление, что он к чему-то принюхивается.

«Как тот песиголовец, — думал я. — Ей-богу, песиголовец!..»

— Вот уж не ждали, что ты так быстро вернешься, — пропел Попша, пожимая Матлаху руку.

— Разве то быстро? Шесть лет!

— Кому какая удача, — и Попша посмотрел на Матлаха, словно прощупывая его.

Матлах опять улыбнулся.

— Я на те удачи нагляделся, куме, вот так нагляделся! — и провел пальцем по горлу. — С меня хватит!

— Так, так, — почесал под шапкой лысину корчмарь, — пустой, значит, идешь?

— И пустой горшок бывает дороже полного, — уклончиво ответил Матлах.

— Это как понять?

— Уж как знаешь.

— А жинка твоя ждет, что хату новую поставите, земли прикупите…

— Как бог даст, — вздохнул Матлах. — Все под ним ходим.

— Ну что, подвезти тебя? — спросил наконец Попша.

— Как возьмешь, куме?

— Не дороже других: десять до села, одиннадцать до хаты.

— А дешевле? — спросил Матлах.

— Дешевле никак. Дорога все в гору, коням трудно… Другой бы пятнадцать спросил.

— А за пять?

— Что ты, куме? За пять только до Лесничего моста возят.

— Ну, так я до того моста пешком пойду, — сказал Матлах.

Он поправил висевшие через плечо ботинки и зашагал, держась одной рукой за край возка.

Несколько минут Матлах шел молча. И Попша молчал, перебирая вожжами. Наконец корчмарь спросил:

— Что ж ты, Петре, жинке ничего не писал, только приветы через Грабарева Василя?

— А что, — пожал плечами Матлах, — гроши на марки тратить? Жив, здоров — и слава богу.

— И то правда, — согласился Попша.

— Ну, а у вас тут что? — спросил Матлах.

— Как после пожара, — вздохнул Попша. — Теперь, хвала богу, успокаиваться стало… В Ужгороде вон уже и губернатор сидит, Жаткович Григорий. Кажут, русин, из ваших американов.

— Ну да, — подтвердил Матлах. — Я с ним от самого Нью-Йорку на одном пароходе плыл. Жаткович со своими советниками наверху, а я — чуть пониже.

— Так ты его знаешь? — заерзал от любопытства на сиденье Попша.

— Знаю. Он, как то кажут, адвокатом на великой фирме служил — «Дженераль моторе». Чув про такую?

— Нет, не чув.

— Ну так почуешь. Ох, и великая фирма, матери их черт! — восторженно выругался Матлах. — Ну, а мистер Вильсон, президент американский, узнал про того Жатковича, поговорил, поговорил да и выбрал его нам сюда в губернаторы.

Попша пожал плечами.

— А до чего, куме, тому пану Вильсону нам губернатора выбирать? Прибыль какая? Мне-то все одно, но только и самим можно было выбрать.

Матлах усмехнулся.

— Тут хозяйского человека надо, край-то какой!