Свет в ладонях

Остапенко Юлия Владимировна

– Клайв, – вновь начала Эстер, и Клайв круто обернулся к ней.

– Что?

– У тебя кровь на повязке. Позволь мне переменить…

– Это можно сделать и на твёрдой земле. Ну, сударь? Мастер Пих внимательно вгляделся в него и тяжело вздохнул.

– Вы, я вижу, совсем не чтите науку, молодой человек. А ведь именно науке вы обязаны тем, что изволите дышать и ходить, а не гнить среди рифов. Знаете, отчего все беды нашего времени? От таких, как вы. Вы принимаете великое чудо науки – науки, друг мой, не сомнительной магии! – как должное, даже когда она служит вам верой и правдой, а затем отбрасываете с презрением, потому как у вас есть дела поважнее. Не могу судить вас – вы дитя своего века. Люксиевые «чудеса» разбаловали вас. Вы знаете – и в том вы совершенно правы! – что человеку они ничего не стоят, знай залей себе люксий в механизм,

и он заработает сам. В настоящей науке, берущей своё начало от природы, так не бывает: любое научное чудо есть труд, порой непомерный. Но я не виню вас в том, что вы отворачиваетесь от этого труда: в конце концов, мне самому понадобилось преступно много времени, чтобы понять, что именно это отвратило от моих идей короля Альфреда и его совет. Я не обещал им мгновенных чудес, которые дарит люксий, я обещал работу, много работы, тяжёлой, затратной, зачастую неблагодарной. Ибо всё, что сделано руками человеческими, рано или поздно портится и ломается прежде, чем окупит свою полную цену… Но это только начало, попомните моё слово, сударь, – только начало! И если бы нашёлся отважный правитель, не побоявшийся отбросить то, что даётся легко, во имя трудного, но куда более свойственного человеческому естеству… о, тогда, сударь, мы бы с вами говорили не здесь, а в мире лучшем, в мире более устроенном и богатом… и покамест никому не нужном, – закончил Мастер Пих с печалью, столь глубокой, что Клайва она на мгновение тронула.

– Сударь, – сказал он. – Вы не подумайте, что я грубиян. Хотя я, разумеется, грубиян, просто… Я вижу и уважаю ваш гений. И я благодарен вам за спасение, но там остались мои друзья. Одна женщина и мой друг… супруг вот этой госпожи, – он кинул на Эстер свирепый взгляд, а когда она раскрыла рот, вновь не дал ей оправдать своё преступное легкомыслие. – Счастлив слышать, что вы полагаете их живыми, но я предпочёл бы удостовериться сам. И если их в самом деле подобрал патрульный корабль, то они в большой беде. Так что отправьте меня наверх, а себе оставьте госпожу Эстер, она вон как в рот вам заглядывает – в её лице вы найдёте куда более благодарного слушателя. А мне, знаете ли, вся эта демагогия как кость в горле, я за последнее время столько её наслушался уже…

Эстер глядела на него умоляюще. Клайв понимал, до чего её, пылко влюблённую в чудо механики, должна была воодушевить и взволновать встреча с таким, как этот Пих, но им в самом деле некогда было рассиживаться. Он весьма смутно представлял, как будет вызволять Джонатана и принцессу из-под ареста, но подумать над этим всяко предпочитал оказавшись на твёрдой земле. Рыбы беззвучно толклись в воде над самым его плечом, и в их молчаливо раскрывавшихся ртах и выпученных круглых глазах явственно читался упрёк.

Мастер Пих вздохнул и подёргал себя за обвислый ус.

– Вот так всегда, – проворчал он. – У меня и без того гости редкость, а только стоит заполучить кого-то и впрямь толкового – непременно окажется торопыга вроде вас. Вот ваша спутница – так она соизволила выслушать, прежде чем колотиться о дверь. Но у вас терпения не в пример меньше. Что ж, не смею более задерживать. Пошли!

Клайв слегка опешил от такого резкого перехода от болтовни к делу, однако последовал за Пихом. Они вышли в другую дверь, расположенную напротив той, что вела к жилым комнатам (Эстер отчаянно озиралась, стараясь разглядеть и запомнить как можно больше), и вскоре достигли ещё одной комнаты, или, вернее, вертикального трюма, вход в который преграждала особенно крепкая и точно подогнанная дверь. Клайв невольно подумал, какова же должна быть архитектурная продуманность и мощь всей конструкции, постоянно выдерживавшей натиск многих тонн воды и не только не расплющенной, но и даже счастливо избегнувшей течи. Он попытался прикинуть, сколько времени и сил ушло у одного человека, чтобы соорудить на дне бухты этакую махину, да ещё так, чтобы она оставалась незаметной и с моря, и с берега, – но развить мысль не успел, потому что дверь отошла в сторону, открыв просторное, но совершенно тёмное помещение.

– Эстер, вы всё поняли? – спросил Мастер Пих, поворачиваясь к стенному шкафу.

– Да, Мастер. Я не уверена, что справлюсь, но…

– Вы справитесь. Это не труднее, чем собрать пневморобота, – и он отечески улыбнулся ей, а она зарделась, словно услышав самый изысканный комплимент. – Только помните, что давление не должно подниматься выше девяти единиц, иначе – сразу спускайтесь и дождитесь хотя бы частичного охлаждения. Я не испытывал его

на предмет приводнения, – продолжал он, открывая шкафчик, – так что с этим тоже лучше не экспериментировать. Помните, что для мягкой посадки потребуется ровная поверхность не менее двадцать ярдов в диаметре. Лучше всего для этого подходит поле.

– Я запомню, Мастер.

– Держите, – он повернулся и стянул с Эстер косынку, чтобы водрузить головной убор, причудливее которого Клайву видеть не доводилось. Это было похоже на пенсне, только увеличенное раз в двадцать, с толстыми красными стёклами, обрамлёнными оправой из ткани и кожи. Всё это крепилось на ремнях, которые Пих затянул у Эстер под волосами на затылке. Когда он отступил, Клайв понял, что предел удивления ещё не достигнут: странное это приспособление дивным образом шло к комбинезону и рубашке девицы Монлегюр и неимоверно её красило.

– Когда опустите на глаза, поправьте завязки, – предупредил Пих и, обращаясь, к недоумевающему Клайву, пояснил: – Это лётные очки. Помогают видеть в темноте. Одно из моих последних изобретений, пока что бессмысленное в широком употреблении, но в будущем, кто знает… А госпоже Эстер они сегодня точно пригодятся.

Он закрыл шкафчик и пошёл в глубь трюма, продолжая на ходу:

– Я подниму вас как можно выше, но до поверхности останется ещё дюжины две футов. Так что какое-то время вы ещё будете под водой – вряд ли дольше минуты, кабина должна выдержать, она рассчитана на такую нагрузку. Если начнётся течь, сразу давайте полную мощность, вплоть до девятки, в крайнем случае потом охладитесь после приземления. Сейчас наверху ночь, – добавил он, и Клайв мог только гадать, откуда ему это известно, – облавы на берегу не было, или она уже завершена, так что вряд ли вас заметят. А даже если и заметят…

– Можно просто пролететь над их головами? – улыбаясь, закончила Эстер. Клайв увидел, что в уголках её глаз блестят слёзы. Она не плакала над судьбой своего мужа, а тут, поди ж ты… Хотя что это она сказала? «Можно просто пролететь над их головами»? Это… в каком же смысле и каким образом – пролететь?

Ответом на этот непрозвучавший вопрос стал свет, вспыхнувший вдруг разом со всех сторон. Не менее полудюжины ламп осветили помещение, куда большее, чем Клайву сперва показалось – хотя он мог бы и догадаться по тому, как гулко здесь звучали их голоса. Трюм был совершенно пуст, не считая стенного шкафа у двери – и птицы, стоявшей на полусогнутых ногах и в самом центре. Птица была размером с одноэтажный дом, сталь отливала серебристым сиянием на её шее, клюве и крыльях, прижатых к мерцающему от заклёпок телу. У птицы не было перьев, всё её тело представляло собой сплошной стальной корпус, сложенный из множества металлических листов. Она походила на одно из механических созданий, оживляемых люксием ради забавы столичной аристократии. Но самая большая люксиевая зверушка была размером с собаку, да и на ту требовалось столько топлива, что это могло разорить не в меру охочего до чудес аристократа. В этой же гигантской, чудовищно огромной твари не было ни капли люксия. Клайву не надо было даже спрашивать, чтобы понять это.

Он ничего не сказал, только открывал и закрывал рот, глядя, как Эстер взбирается по приставной лесенке птице на шею. Клайву и этого не понадобилось – подбадриваемый взглядом Мастера Пиха, он подтянулся на руках и оказался рядом с Эстер, уже откинувшей люк на затылке птицы. Внутри было нечто вроде кабины, где смогли бы уместиться пять человек. Для двоих были предусмотрены кресла, расположенные одно за другим. Напротив переднего кресла выступал штурвал, очевидно, снятый с какого-то затонувшего шлюпа, а сразу за штурвалом, над наклонной столешницей вроде той, которую Клайв уже видел сегодня, простиралось широкое окно – там, где у птицы должны были быть глаза.

Клайв посмотрел было на второе кресло (кто займёт первое, сомнений быть не могло), но потом вернулся к люку, выглянул из него и нашёл взглядом Мастера Пиха, глядевшего на железную птицу с непередаваемой нежностью любящего отца.

– Это вы построили? – задал Клайв очевидно глупый вопрос.

Мастер кивнул, не переставая улыбаться.

– И оно… это… взлетит?

– Вот и проверим, господин скептик, – отозвался Мастер с мальчишеским задором и махнул рукой, веля задраить люк. Клайв, поколебавшись, вернулся вниз и захлопнул крышку, но прежде чем сесть, глянул вверх со смутным чувством, будто упускает, по своему невежеству, нечто очень важное, нечто такое, что, даже будучи им не понято, значит больше, чем он может вообразить.