Светопреставление
Шрифт:
Сам Васька тоже был сыном начальника, но средней руки, директора местного таксопарка. Когда-то тот был личным шофером Берии и, по его словам, для того чтобы исчезнуть без следа, шоферу достаточно было по оплошности или нерасторопности просто опоздать поздороваться с Берией первым. После такого босса и такой школы он смотрел на людей, не прошедших ее, с пренебрежением: болтуны, жизни не знают. В конце войны его десантировали в Чехословакию для установления связи с партизанами и организации диверсий, а сразу после ее окончания он жил в одном подъезде с руководителями советского атомного проекта, и к одному из них - с предлинной козлиной бородой - они с женой ходили купать своего первенца, поскольку в их квартире не было ванны.
Надо думать, в глуши он очутился после расстрела Берии и перетряски кадров. Своей участью, впрочем, он был вполне доволен: приглашения на охоту от городского начальства, бельгийские ружья "Зимсон", импортное спиртное, целой коллекцией пустых бутылок от которого была забита их кладовка, превращенная еще Васькиным старшим братом в фотолабораторию. В своем таксопарке он подготовил команду раллистов для всесоюзных соревнований, на которые брал с собой и Ваську. Автомобиль повиновался ему абсолютно - по горной дороге безо всякого напряжения и риска он мог вести его на такой скорости, что мало было шкалы спидометра. Однако по номенклатурной разнарядке ему самому полагался персональный шофер, и его возил молодой кучерявый парень, совершенно сбрендивший от доступности местных женщин всех возрастов. Когда водители таксопарка жаловались на завышенный план - лучше бы они этого не делали!
– директор сам садился за баранку одной из акулоподобных "Волг", в конце дня сдавал выручку в кассу, устраивал подчиненным разнос и поднимал план еще выше.
Пока, сразу по окончании нами школы, все не пошло прахом. При строительстве столовой для таксистов произошла авария - что-то обвалилось, придавив насмерть двух рабочих, и в один день директор оказался на улице. Смерти на стройках не были редкостью, и то, что с ним так обошлись, было воспринято им как учиненная по отношению к нему лично несправедливость. Он настолько был растерян, что обратился за советом к моему отцу, известному своей конфликтностью в городе человеку, которого хлебом не корми - дай надерзить партийному начальству, но, чтобы иметь на это право, вкалывавшему на стройках области, как вол. Мне даже трудно представить себе: что один другому мог посоветовать?
Утратив почву под ногами во второй раз, он уже не смог подняться. Более того, в нем развилась какая-то неприятная угодливость, которую новое, куда более циничное поколение партийных начальников не слишком ценило. В самом стиле лести и заискивания было что-то не то. На свадьбу своего младшего сына, отмечавшуюся в одном из центральных ресторанов, он зазвал нескольких "свадебных генералов" - из партийных, военных и милицейских чинов, - как отец жениха предоставлял им слово, сам произносил прочувствованные здравицы, но не новобрачным, а... коммунистической партии. Это было так жалко и отвратительно - уже год как шла война в Афганистане, - что на первые полчаса я вышел из зала. Легко представить, как костерил он власть, оставаясь наедине с собой, - его сдали и теперь отторгают свои же!
После этого я виделся с нашим Васькой только раз, когда мы все съехались в город на встречу одноклассников на семнадцатую годовщину окончания школы. Класса давно уже не существовало - может, только эта неокругленность и спонтанность годовщины еще свидетельствовала, что все мы учились когда-то в классе "Б" 1-й средней школы города N. Прошло еще полстолька и четвертьстолька, и глупая моя память, нечленораздельно мыча, настойчиво тянет меня за руку, будто глухонемая, желающая показать что-то, чего объяснить не может, оставшееся погребенным под отложениями времени...
Васька, когда в классе "Б" разбирались амплуа, закрепил за собой роль так получилось - классного шута. Но в старших классах он неожиданно вымахал за метр восемьдесят и стал претендовать на роль теневого лидера, поскольку легального, не считая двух подружек-зубрил, в классе "Б" не было. Такое смешение ролей дезориентировало беднягу - чего-то такого, впрочем, можно было ожидать от класса "Б". Был он очень смугл (может, оттого, что его не мыли в ванне академика), скуласт, нос - как хорошая кельма, и в целом весьма мало походил на украинца, которым ближе к окончанию школы он вдруг себя ощутил. Был он как-то по-крестьянски плотояден, обожал красный борщ и шкворчащую глазунью, которую сам и готовил, научился зычно сморкаться без платка, поочередно зажимая большим пальцем ноздри. Но при этом лучше всех в классе рисовал, еще успешнее пародировал всех и все, что ни попадало в его поле зрения, - это был его настоящий талант. Поздно взявшись за учебу, не отличаясь сообразительностью, располагая весьма ограниченным запасом знаний, на уроках английского он начинал тараторить, как диктор Би-би-си, гоня полную ахинею на такой скорости и с такими ошибками в произношении, что мысль учителей не поспевала за его речью. Им было ясно, что мальчик несет тарабарщину, но видя, как он при этом старается, симулируя не только английскую речь, но и саму старательность, они все же скрепя сердце выводили ему троечку, а если в тарабарщине еще какой-то смысл просматривался, то нередко и четыре балла. Уже в выпускном классе, готовясь к поступлению в институт, за тройки он стал обижаться, полагая, что учителя предубеждены и ставят ему оценки не за знания, а за репутацию - по аналогии и прецеденту, как судьи в Англии. Его любимой книгой к этому времени была "Поднятая целина", и он не сомневался, что из него самого вышел бы первостатейный председатель колхоза нового типа - в светло-серой "тройке" в елочку, умный и ироничный: он точно знал, что надо делать, чтобы колхоз вывести в миллионеры. Однако, в подражание старшему брату, он пошел в модный тогда архитектурный, куда со второго раза, после года работы чертежником в проектном институте, занятий с репетиторами, толики везения и протекции, все-таки поступил.
Незадолго перед окончанием школы мы с ним прочли в журнале "Юность" повесть одного "молодежного" писателя, успевшего в том же году попросить политического убежища в Англии и вскорости погибнуть в автокатастрофе. Собственно, в этой канувшей повести нас заинтересовала только игра в предсказания: герой, еще будучи школьником, попытался угадать будущее своих одноклассников. Приехав в командировку много лет спустя в родной город, он сличает свои обнаружившиеся "лотерейные" счастливые билетики с тем, как реально сложились судьбы его одноклассников, и терпит полное фиаско. Это был такой писательский прием с целью изговнять социалистическую действительность (ослепли редакторы, что ли, еще в рукописи не распознав почерк без пяти минут готового "изменника Родины"?!).
Меня и раньше занимали праздные мысли того же свойства, я сидел и прикидывал: ведь нет в классе ни одного подонка - как дурные, жестокие, косные люди могут получиться из нас?! Из Синькова, например? Или из Паши Маркшейдера? Или из Лёпы? Невооруженным глазом было видно, что во взрослой жизни из нас должны выйти люди много добрее, чище и, уж точно, веселее наших родителей. Несколько человек в нашем классе сыграли все же тогда в эту игру, в которой каждый выступал "сивиллой" для другого. Удивительно, но в одном из уцелевших блокнотов у меня сохранилось "гадание" в отношении Васьки, по пунктам. К сожалению, судьба его сложилась почти по-писаному. Так выяснилось, что самые неуправляемые и вздорные люди могут оказаться и самыми прогнозируемыми - когда речь идет о сроках, намного превышающих длительность одного урока или даже целого учебного года. Мальчишка, патологически непослушный и столь же жизнерадостный, чрезвычайно неуверенный в себе - и оттого всегда готовый насмешничать или, наоборот, вызвать смех на себя, осуществляя акты власти над сверстниками и учителями, мог ли он стать профессиональным комиком, любимцем публики? Думаю, что должен был попытаться. Но что-то помешало ему, отклонило от линии судьбы, как магнит, подложенный под компас жюль-верновскому пятнадцатилетнему капитану. Расплата: расположенность к запойному пьянству. Талант - это вызов и выбор, способности - всего лишь материал. Фокус состоит в том, что только угаданная судьба и вовремя сделанный ход в состоянии разогнать человека, как ледяная дорожка, и освободить настолько, что он сможет оторвать наконец свой взгляд от трассы и не думать больше о всяких пустяках. Для озабоченных или живущих по аналогии счастья нет у Бога.
В 7-м классе наш Василий попал в нехорошую историю, которая мало или никак не отразилась на его дальнейшей участи, но немало способствовала делу нашего просвещения, - какой-то порог оказался перейден нами, сравнимый с утратой невинности. Вдруг оказалось, что на свете не только есть евреи (ну есть и есть, в Галиции их жило немало, у нас на полкласса "А" достало, если не больше), но что это особые люди, служащие для остальных чем-то вроде проверочных слов, к которым каждый должен обращаться, чтобы не допустить ошибки. Потому что в мире, рассчитавшемся на еврея и нееврея, начинается неуправляемая цепная реакция. Короче - мы узнали значение слова "антисемит" (которое в моем представлении до того имело какое-то смутное отношение к симметрии).
Наш признанный комик, без пяти минут двоечник и, как оказывалось теперь, злостный антисемит рос балбесом, до школы ходил в детсад, где то ли нянечки, то ли воспитательницы силой стаскивали с детей трусики в качестве наказания и выставляли затем в раздетом виде на всеобщее обозрение например, под новогоднюю елку. Мы подружились с ним, когда, пойдя в рост, он начал ощущать себя как бы не в своей тарелке: в вымахавшем теле маленькая, как у всех нас, душа почувствовала себя неуютно. Души у всех нас, я так полагаю, были минимального размера, - как бы косящие, очумевшие, суженные, и до поры это никому особенно не мешало. Зато и отличались они в этом возрасте редкой наглядностью - как у насекомых в стадии личинки.