Свидетель
Шрифт:
И вот он женился по второму разу, а на следующий день улетал в Душанбе - к новому месту службы. Нас роднила давняя любовь к горам, к перемещению по их складкам и, несмотря на то, что виделись мы редко, радовались друг другу, как мальчишки.
Только вот Багиров куда-то пропал, и некому, кроме меня, из нашей старой компании было поздравить новобрачного.
Я поднимал стакан, желал молодожену добра и боялся за испуганную невесту с большим животом, потому что уже отвык бояться за друзей, а за девочку еще можно было бояться,
Было это на окраине, и были на этой свадьбе родственники - деревенские мужики и бабы - откуда-то из-под Рязани.
Я стоял на балконе с полковником Генерального штаба. Полковник ждал служебную машину, а пока рассказывал мне о жизни.
– Нет, - говорил он, - если проведут совместные учения с американцами, я уйду из армии... У меня над столом две фотографии - капитуляция Германии и то, как наш министр иностранных дел подписывает договор о разоружении... Уйду, мне и так по восемьсот баксов в месяц капает - от коммерции...
Но в спину нам уже билась песня, слаженная, чудесная, звучал чистый сильный голос жениха и такие же чистые голоса крестьян, подхвативших ее. Песня отражалась от стен, звенела неиспользованными бокалами в серванте...
"Когда она умолкнет, - думал я, - ждет меня долгое путешествие домой. Вот уж и друг мой заводит свой мотоцикл под окном, все не может завести, но заведет, несомненно, и помчимся мы по ночной Москве".
Однако вспомнил я и о старике, который ждал меня дома. Нельзя было удаляться слишком далеко от старика, который не всегда способен найти себе пропитание сам.
Я вспомнил о том, как кот из нижней квартиры выползает на подоконник и спит на солнце, а просыпаясь - выглядывает в открытое окно: что там, на улице? Не идет ли загулявший с вечера хозяин?..
Чем-то он был похож на моего старика.
В начале лета были у меня разные дела, и очень хотелось выполнить их все по списку. Но дела жили независимо от меня. Время наставало предотъездное, а путь лежал - на Кавказ.
А потом, уезжая, очень хотелось вернуться и упорядочить свою жизнь, но знал я, что на обратной дороге желание это пройдет.
Так и случилось.
Но пока я сидел перед огромным письменным столом Иткина и получал указания.
– Вам передадут отчет, - говорил он.
– Вы получите все бумаги, но запомните: больше всего меня интересует нефтеперерабатывающий завод. Нужно понять, что с ним сейчас происходит, а важнее всего - что с ним может произойти.
На этот раз я ехал с напарником. У меня было свое дело, а у него свое - мы не интересовались подробностями. Напарник мне достался огромный, тоже похожий силуэтом на овал, однако меня мирила с ним его молчаливость. Только в поезде, разглядывая через окно красивых женщин на станциях, он произносил оценивающе несколько слов:
– Вот елки зеленые.
Что это означало, я не знал.
А в южной республике,
На вокзале нас встретили.
– Здравствуйте. Я - Рувим, - произнес горбоносый человек, по виду мне ровесник.
– Я оставил машину на площади, пойдемте.
Началась жизнь человека, путешествующего по казенной надобности.
Несколько раз я говорил с Рувимом, и с каждым разом разговор становился все откровеннее.
Через несколько дней мы даже пошли вместе пить пиво. Мир вокруг нас постепенно изменялся, исчезали запахи пыли и нагретого асфальта. Вечерело.
Изменялись и разговоры.
Мы пили пиво рядом с автостоянкой, положив руки на доску, укрепленную в распор между деревом и забором. Кружки были большие, довоенные, (хотя все теперь стало довоенным), почему-то с гербом города Владимира. Итак, мир постепенно изменялся, южный город окружал нас.
Стояла рядом белая "Волга" с открытыми дверцами, откуда матерились с акцентом, кричали по-русски и по-нерусски, и нерусский язык не оставлял простора для гласных.
– Ты живешь здесь не по чину, - говорил мне Рувим.
– Тебе нужно не пиво пить, а сидеть в ресторане.
– Спасибо, я учту.
– Здесь такой порядок, - продолжал он, - ты - то, как ты тратишь деньги. Важно, чтобы тебя уважали. Если ты будешь пить пиво под забором, как мы сейчас, или просто дружить с теми, кто пьет под забором, то тебя никто не будет считать за человека.
– А ты?
– спросил я.
– Я в этом городе вообще не жилец, - ответил Рувим, - что мне теперь до этого.
– Интересно, - я перевел разговор на другую тему, - интересно, а как народ здесь кормится, ведь так плохо с подвозом?..
– Знаешь, тут на окраине держат коров. Куриц там всяких...
– Почему ты не уезжаешь?
– спросил я Рувима.
– Что тебя держит?
– Поехали, по дороге мы заскочим в одно место, там ты все поймешь, - ответил Рувим.
Мы ехали вечерним городом, где все меньше и меньше было машин - потому что ездить вечером по улицам страшно. А вечер начинается часов в шесть, к восьми превращаясь в глухое ничейное и безвластное время.
Машина проехала по короткой улочке, похожей на деревенскую, повернула направо, опять направо и, наконец, остановилась у низкого панельного дома грязно-белого цвета.
Топоча по ступеням, мы поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, крашеной ядовито-зеленой краской. Из-за двери слышались крики, и мне стало несколько не по себе, хотя немногому можно было удивляться в этом городе.
Рувим открыл дверь своим ключом, и мы прошли в прихожую, чистенькую и маленькую. Пахло медициной и детскими пеленками, которые не были детскими.