Свидетель
Шрифт:
Я не знал этого, а ехал и ехал, уже по России, возвращаясь домой.
Путешествие то было, в общем, неудачным. Дела не были сделаны, а навязанный хозяином напарник мой стонал на нижней полке, перетянутый бинтами. Видно было, что ему все же стало хуже.
В Москве было жарко и душно.
Я снова сидел перед огромным столом моего хозяина. Стол был пустой, а даже если бы на нем и лежали какие-нибудь бумаги, то их бы сдуло мощное дыхание кондиционера. Иткин прижимался к его корпусу и слушал мой устный доклад. Его лицо не выражало никакого интереса, казалось, что тема перестала его
Так, видно, оно и было.
Я сдал документы и выпросил отпуск.
Выйдя из конторы, я увидел незнакомую длинную машину, у которой прохаживались два овальных человека в мешковатых пиджаках. Кто-то главный уже вошел в наше здание, и они ждали его на жаре. Двубортные пиджаки промокли от пота, подмышками и на спине влага проступила наружу, марая светлую ткань, но снять пиджаки было нельзя, и это я понимал. Под ними овальные хранили оружейный металл.
Я прошел через сквер и остановился у перехода, где торговали летней едой, папиросами и свободной прессой. Я купил газету и сел в троллейбус, чтобы ехать к себе долго-долго и читать эту только что купленную газету. Внизу листа маленькая заметка сообщала, что сделка по продаже стратегических бомбардировщиков не состоялась. Я свернул газету и стал глядеть в окно.
Авиационные масла из маленькой республики стали не нужны.
Путешествие мое оказалось бессмысленным, но привез я с Кавказа несколько толстых, похожих на пряники, копченых сыров и ходил с ними в гости.
Утром этого пересменка между странствиями я, лежа на кровати, размышлял - к кому я понесу свой сыр. Сначала я резал сырные круги пополам, а потом - на четвертинки. Сыр кончался, и надо было куда-нибудь ехать.
Пока же я ехал только в метро и думал о старичках, встречавшихся мне по пути. А был бы я сам старичком и вез бы сыр своей родне - был бы с этим сыром, завернутым во влажные тряпочки, суетлив и жалок.
Но была бы в таком старичке своя правда - маленькая стариковская правда. Сырная.
Но пока я обнаружил, что в Москве открылась выставка Дали, снабженная многочасовым хвостом посетителей.
Я попал туда на халяву, случайно. Несколько грузин-малолеток вместе с русскими девушками решили посмотреть на Дали. Одна из девушек и пригласила меня.
Мы ехали по Москве в красивой машине, и жаркий воздух в ней был наполнен запахом духов и гортанной грузинской речью.
Говорили о тбилисском ОМОНе и его командире, о каких-то убийствах. Говорили о войне и о войне в Осетии, о войне вообще, как о мужском занятии - брат одного из мальчиков был одним из командиров "Мхедриони".
Говорили, а я помалкивал. Что мне было до чужой войны? И все же я слушал.
Так я получил возможность ходить по залам, разглядывая перепончатых человечков, столик с сувенирами-постерами: галстуками, причудливыми часами и, конечно, - публику.
Стояла жара, и по выставке бродили женщины - загорелые и еще нет. Загорелых было больше, и в многочисленные разрезы одежды высовывались коричневые и бронзовые руки и ноги.
Все женщины отчего-то, как и мои спутницы, пришли туда со жгучими мужчинами неясных восточных и южных национальностей. Может, загар делал мужчин такими жгучими. Мужчины, казалось, размышляли о том - кого интереснее потрогать - скульптуру с выдвижными шкафчиками вместо груди или свою подругу.
После этого меня привезли в чужую ночную квартиру, где нечего было есть, и нечего было делать - потому что за девушками пришли и опять повезли куда-то в ночь, а про меня забыли.
Тогда я снова уехал, и вдруг оказался на другой улочке - кривой и горбатой, по которой гнали трех коз.
Имена у этих коз были - Сара, Боря и Рома. Сидя на этой улице рядом с рюкзаком, я стал думать о том, что давно вот согласился с тем, что не стоит возвращаться в прежние места, но все-таки возвращаюсь.
Я возвращался в прежние места и вот снова приехал в Крым, даря этой земле две недели неоплаченного отпуска. Хотя я и был теперь отдыхающим, без всяких первоначальных экспериментов с путешествиями и случайными встречами, мое настроение не вполне вписывалось в спокойствие кривой улицы. Я ожидал дороги, а приходилось проводить время, пока друзья ищут комнату.
Через некоторое время появились передо мной мои спутники, оба в дорожной пыли - девушка, похожая на маленького зверька, ежика в тумане, и человек, колеблющийся на ветру.
Мы поселились вместе. Прохлады не было, даже когда мы пили пиво, от частых разбавлений ставшее безалкогольным. По утрам я писал, сидя за столом в центре комнаты и, время от времени, оглядываясь на спящих справа и слева от меня. Я приказывал героям ходить туда или сюда. Однако герои не всегда были послушны и не всегда подчинялись приказам беспрекословно, точно и в срок. Это напоминало странную игру в шахматы с самим собой.
Но вскоре пришлось снова ехать, и мы слушали в автобусе разговоры девочек, которые наперебой кричали друг другу о том, за что их послали в Артек - за народные танцы, за олимпиаду по украинской словесности, за ботанический кружок, за первое место в неизвестном соревновании.
Наши пути разошлись, и я остался жить в Симферополе. Жил я у старого друга в его новокупленной квартире, а квартира его была набита теми вещами, которые обычно служат свидетельством достатка.
Бегал по комнатам старший сын, а младший, сморщенный и угрюмый, лежал на руках матери. Сначала я бесцельно ходил по городу - все как-то не удавалось, не придумывалось занятие. А когда я решил разведать новый путь вдоль реки, ко мне прицепилась ничейная дворовая собака, цапнув за ногу.
Впрочем, на своем пути я видел много интересного. Пришел при мне в один магазин бандит. Это был настоящий мелкий бандит, с килограммовой золотой цепью на шее, с золотым же крестом, коротко стриженный, почти бритоголовый.
И он с любой своей стороны был похож на овал.
Он пришел, и, раскачиваясь на носках, говорил:
– Вот, мой братан купил у вас на прошлой неделе стиральную машину... Вот эта, вот "Bosch", она круче будет, круче!?.. А то я куплю...
Через несколько дней все снова наладилось.
Я придумывал, сочинял другой мир, и в нем - другую жизнь.
Какая это работа, разве это можно назвать работой? Это было воспоминание, искаженное временем, то состояние, в котором вспоминается больше, чем было на самом деле.