Свидетель
Шрифт:
И у меня, наученной горьким опытом, потом долго «ничего не было», и с противоположным полом отношения не складывались. Возможно, всё было по одной и той же причине - потому что карма наступала на пятки, подхлестывая виной и стыдом.
А я, как многие девчонки, мечтала о большой любви, мечтала стать женой кому-то, верной и любящей, и мамой двоим или трем ребятишкам. Я делала всё, чтобы стать лучше, чище, чтобы заслужить это. А теперь говорю о себе в прошедшем времени... Возможно, все и было бы, если б не Валерий!
«Как же я ненавижу его!
– подумала я, сжав кулаки, и поймала себя на мысли, что сделала бы с ним то же самое, чтобы он прочувствовал эту безысходность, эту боль в спине и внутри бедер, эту сухость во рту, голод и страх... И тут же закрыла лицо ладонями, осознав: но, Боже, ведь это замкнутый круг: Матхурава заставил страдать Сону, Валерий меня... А что, если это не первый виток?..
Дыхание перехватило. Темнота наступала мне на горло. Она играла со мной, и перед глазами в светящихся пятнах пронеслась бесконечная череда повторяющихся историй.
Юный раб и надменная, немолодая госпожа в погрязшем в пороке Риме. Инквизитор и странная, худая целительница, слышащая голоса и поклоняющаяся богам леса и черной матери в измученной столетней войной Франции. Разодетый в шелка и бархат купец, превращающийся в домашнего деспота для жены, едва закрывались двери с коваными петлями их огромного дома в Дрездене. Испанский конкистадор и взятая в заложницы дочь индейского вождя. Помещик, не растающийся с кнутом, и крепостная актриса... Я и Валерий, будто игроки, меняющие с каждой партией в Го камни черные на белые, и белые на черные, находили друг друга из жизни в жизнь, чтобы доставить боль или испытать ее. Задевали рикошетом тех, кто рядом, растягивали стыд и вину на тысячелетия. Ради чего?
На меня навалилась усталость и ощущение бессмысленности.
– Я не знаю! Не знаю...
– пробормотала я, чувствуя во рту горечь, а в душе глубокое омерзение ко всем этим запутанным узлам извращений.
Захотелось перестать играть по дурацким правилам, установленным неизвестно кем. Ни один из нас не хорош, что уж говорить? Я могу винить Валерия бесконечно. Он может винить меня, чтобы потом по очереди сгорать от стыда. Зачем? Что если я откажусь играть? Откажусь ненавидеть? Нарушу привычный ход и попытаюсь разорвать замкнутый круг? Но вдруг будет больно, еще больнее, чем сейчас? Я так боюсь боли!
Я закусила палец, и боль обожгла на миг, но затем постепенно стихла.
Что лучше, - спросила я себя, возможно, ходя с ума, - тысячу раз или один, но последний? Нестерпимо, но уже навсегда?
– Я куснула себя за палец сильнее, пока не почувствовала соленый вкус крови, и прошептала: - Я принимаю всё, что будет. Я принимаю боль. Я принимаю унижение. Я принимаю смерть. Пусть...
Надкушенный палец горел болью, но по телу внезапно растеклось успокоение. Словно уже нечего было бояться. Даже если самое страшное еще впереди.
Открылась дверь.
* * *
Он вошел в комнату и застыл на пороге.
«Странное освещение», - подумала я, рассматривая его светящиеся желтым контуры. Села. Сердце по привычке дрогнуло, дыхание сбилось. «Спокойнее», - сказала я себе.
Пауза затянулась.
– Я готов выплатить компенсацию. За ущерб, - наконец, сказал Валерий напряженным голосом.
– Назови сумму.
Я тяжело вздохнула.
– Любую, - добавил он.
Неожиданно. В голове было пусто, надо было подобрать слова, но они будто растворились во мраке.
– Ты мне ничего не должен, - ответила я тихо.
– Опять пионерствуешь?!
– Нет. Я не имею к тебе претензий. Всё останется между нами.
– Но утром...
– Считай, что всё случилось по обоюдному согласию.
Валерий молчал, обескураженный.
– Тебе понравилось, что ли?
– его контуры приблизились ко мне.
Почему он не включает свет? Во что играет? Не все ли равно? Я не играю ни во что, надоело.
– Нет. Это было ужасно, - ответила я.
– Не в этом дело.
– А в чем? Хотя... я понял.
«Вряд ли», - подумала я, глядя на его контур напротив меня, совсем рядом.
– Включи, пожалуйста, свет. Устала от темноты, - попросила я.
– В смысле?
Золотистый контур его головы взметнулся в сторону окна.
– Я имею в виду, если можно, включи электричество или открой ролл-ставни. Какой сейчас час?
Валерий подался вперед. Его пальцы вцепились во что-то, наверное, в задник кровати.
– Посмотри на часы на стене. Они перед тобой.
– Я посмотрю, когда включишь свет. Слишком темно.
На меня полилось его сосредоточенное, тревожное внимание.
– Здесь светло, - выдавил он.
– И за окном тоже. Сейчас только двенадцать.
Я вздохнула.
– Если тебе угодно шутить, пожалуйста. Делай, что хочешь.
Его контуры приблизились ко мне, стали ярче и исчезли.
– Я не шучу...
Темнота перед глазами окрасилась световыми пятнами, я ощутила его запах, услышала, как он дышит. Волнение запульсировало в висках, я обернулась в одну сторону, потом в другую в поисках его контура. «Что он задумал?» Мышцы сжались от страха, волна дрожи пробежала по спине. «Я принимаю всё, - твердила себе, чтобы не забыть, - я принимаю».
– Где ты?
– спросила я, стараясь скрыть тревогу в голосе.
– Прямо перед тобой, - совсем близко послышался сдавленный голос.
Что-то яркое промелькнуло, и я почувствовала прикосновение его пальца к кончику моего носа. От неожиданности я отдернулась. Его руки схватили мои плечи и резко потянули вперед, в яркое желтое пятно, средоточие тепла и его запаха. Он отпустил меня через секунду, прислонив спиной к подушке у изголовья кровати. Теперь уже аккуратно, словно хрустальную статуэтку. Послышался шорох, шум движения и тяжелый вздох. Повернув на звуки голову, я увидела снова его контуры.