Свидетель
Шрифт:
– Ты не видишь, - хрипло сказал Валерий. Не зная, куда деть руки, он развернулся, прошагал к окну и обратно. Затем опустился на кровать рядом и проговорил почти умоляюще - так, словно кто-то держал его за горло, пропуская вздохи через один: - Я же не... Разве так бывает... Ты хоть что-нибудь видишь?! Хоть что-нибудь?...
И я поняла: он не играл. Он был испуган до того, что готов был бежать от меня, сломя голову.
– Контуры... только твои контуры...
– прошептала я.
Я ослепла!
– молнией рвануло в голове осознание, пугая до чертиков. Закрыв лицо руками, я заплакала. Тихо, но Валерий услышал. Он неловко тронул меня за предплечье, не зная, что делать, и отпустил тут же, словно устыдившись прикосновения.
– Я принимаю всё, принимаю...
– не обращая на него внимание, бормотала я, как молитву - чтобы не забыть, чтобы не забиться в истерике от ужаса. Готовясь к смерти и унижениям, я забыла о том, как люблю свет, и его у меня забрали... Красным всполохом взвилось в темноте возмущение, но тут же погасло - и это испытание надо пройти, нельзя роптать, - понимала я, - я пообещала принимать всё, и это тоже придется... Надо! Я должна! Возможно, так и выходят из игры... И, значит, я согласна на темноту. Я принимаю и ее.
Дыхание Валерия стало прерывистым. Он поднялся. В напряженной пустоте пауза длилась чересчур долго.
– Я найду врача, - бросил он, наконец, и выбежал, спасаясь от меня и от того, что наделал, будто от этого можно было убежать. Даже дверь за собой не закрыл...
* * *
Наступил конец света, в буквальном смысле. Темнота... Пугающая, объемная, осязаемая, как ужас, она растворила в себе целый мир. Сложно было отделаться от ощущения, что она - продолжение чьих-то «воспитательных мер». Оставаясь в смутном неверии, я осторожно встала с кровати и пошла туда, где исчез светящийся контур Валерия.
Только оставшись без света, понимаешь, как много он дает. Так, наверное, всегда - всё используешь, как должное, пока не лишишься. Без света мир сужается до контуров, до расстояния вытянутой руки и звуков. Говорят, слепые слышат лучше... Слепая...
– язык не поворачивался так назвать себя, мышцы снова напряглись, будто готовясь отразить удар извне. Всё-таки ударившись плечом об угол шкафа, я выставила руки и направилась во мрак. Не больно наткнулась лбом о торец открытой двери и оказалась за пределами комнаты.
Я не стану бояться, не стану ненавидеть, - повторяла я, - не буду кормить «голодных демонов». Слишком много жизней мы их кормили, этих ненасытных гадов, питающихся низменными страстями, - претов, как их называют буддисты. Раньше упоминания о них я считала мифологией, выдумками древних, теперь, когда я столкнулась с ними лицом к лицу, я знаю, что они реальны. Живут, как вирус, в каждом из нас и ждут, когда мы затемнимся, чтобы выпустить их наружу и накормить до отвала. Но я больше не стану. Осознанно отказываюсь! А Валерий? У него свой выбор. Даже издалека я чувствовала след его вины - он тлел, словно искры от костра на сухой земле; чуть дунь, прикрыв ладонью, и разгорится, обожжет больно. Говорят, чувство вины - хороший крючок, на него подсаживают и получают над человеком власть. Мне не нужна была власть над Валерием, мне бы только освободиться самой...
Повернув направо, я медленно пошла по коридору, утопая босыми ступнями в мягком ворсе ковровой дорожки. Сделала десять шагов, еще десять. Где-то здесь, наверное, располагалась центральная лестница и лифт. Я повернулась в ту сторону, где, по памяти, должны были начинаться ступени. Увы, тут тоже было темно, только похожие на гигантские одуванчики световые шары летали где-то внизу. То тут, то там вспыхивали светляками искорки, всполохи, пунктирные линии. Темнота не была мертвой, в ней что-то жило, двигалось по еще непонятным мне законам. И, если бы не твердь под ногами, можно было подумать, что я парю в центре черной грозовой тучи. Это пугало и завораживало. Послышался тихий шелест раскрывающихся дверей лифта, и, обернувшись, я увидела желтый приземистый контур.
– Варенька! Мне Валера рассказал, что ваше состояние драматически ухудшилось. Это правда? Я опасался, опасался, что так будет, я предупреждал...
– суетливо начал пришедший голосом доктора. Его контур был кругл, размыт и лишен привычной бородки. И вдруг он осекся и испуганно спросил: - Откуда у вас синяки на запястьях?
Ответить мне не дали внезапно выскочившие из темноты Валера и Сергей. Я безошибочно определила их контуры, и что-то еще, пока неуловимое, похожее на запах, который не распознать ни одним органом чувств. Интересно, а вдруг всё это тоже галлюцинация? Как Женька говорит: «Круто вштырило» - не в моем духе, конечно, зато из песни слова не выкинешь.
– Варвара, мы едем. Сейчас пройдешь полную диагностику в офтальмологической клинике. Лена, мой секретарь, записала нас на три, надо торопиться, - выдернул меня из размышлений Валерий. Его напряжение было не только в голосе, но и в воздухе вокруг - оно потрескивало теми самыми красными искрами тлеющих углей. Это было ново, я засмотрелась, а Валерий продолжил: - Сергей поможет тебе одеться. Без лишних разговоров. И, Георгий Петрович, не беспокойте Варвару расспросами. Пожалуйста.
– А полиция? Шиманский?
– спросил Сергей.
– Обследование проведут инкогнито. Её имя не всплывёт, - ответил Черкасов и повернулся ко мне: - В Майбахе Сергея тебя никто не будет искать. Имей в виду.
– Почему инкогнито? Почему искать?
– робко спросил Георгий Петрович, но его вопрос так и повис не отвеченным в темноте, закачался на сквозняке мерцающим мыльным пузырем, готовым вот-вот лопнуть. Меня повели обратно в комнату, и, обернувшись, я заметила, что пузырь увеличился, а его упругие стенки заколебались еще сильнее. Возможно, доктор о чем-то догадался? Испугался? Наверняка. Ведь он до сих пор боялся позора больше всего на свете. Тем не менее, я не озвучила мысль: станут ли они слушать слепую и умалишенную?
И всё закрутилось.
По ощущениям кто-то поправил задравшиеся края джинсов, подал носки, потом меня обули в кроссовки и одели во вчерашнюю куртку. Как маленькую, честное слово.
Мне не нравилось быть беспомощной, хотя... если принимаю, надо побыть и такой, наверное.
И от Валерия, и от Сергея накатывали на меня волны тревоги, но разной - от Валерия смешанной со страхом и чувством вины; от начальника охраны - с подозрением. Казалось, он посмотрел на меня, вдохнул духоту комнаты, и понял то, что провело между ним и его боссом четкую границу недоверия. Когда Сергей помогал мне садиться с машину, я коснулась его руки, и темноту застила яркая череда кадров. Ух ты!