Свидетель
Шрифт:
– Хорошо, Валерий Михалыч. Я сейчас забираю Сергея из полиции, и приеду.
– Из полиции?
– оторопел Валера.
– Что он там делает?
– Процессуальная ошибка. Был звонок. Спутали с кем-то и забрали по обвинению в терроризме. Теперь разобрались и извиняются, идиоты.
– А вы как узнали?
– Случайно. Надо было по другому делу заехать в Измайловское отделение полиции. Увидел Сергея под конвоем. Глазам своим не поверил. Повезло Сергею, можно сказать.
Кровь застучала в висках Черкасова: повезло? Странное везение. Если подумать, удобный вариант для Шиманского - новый закон о терроризме дает полный карт-бланш хватать кого угодно без лишних слов. Он им воспользовался, и убрал начальника охраны со сцены, чтоб под ногами не путался. С другой стороны, не менее удобная отговорка для Сергея, если он сдал их с Варей Шиманскому. Она говорила... «доверяй с осторожностью». А если и Морфин с ними заодно?
Голова закружилась.
– Ладно, - сказал он севшим голосом, - как можно скорее приезжайте ко мне домой. Жду вас.
И, заставляя себя переставлять ноги ровно, Валерий направился в дом.
На пороге перед автоматически распахнувшимися дверьми, Черкасов застыл.
Черт, а кем был тот московский заявитель? И откуда запись видео у Шиманского? Сломя голову, Черкасов бросился к комнате видеонаблюдения.
С утра здесь был Морфин, Сергей, Георгий Петрович, Варя и пятнадцать охранников. Кто сдал его?
Глава 13. Неисповедимо
– Вы хотите меня убить?
– спросила я прямо.
Пауза. Запах казармы приблизился.
– Что вы говорите, девушка? Нет, конечно, - солгал он.
– Идите в машину, мы отвезем вас в безопасное место.
В грубом голосе неумело пряталась угроза.
Послышался шум отъезжающего автомобиля там, где исчез контур Валеры. Вдалеке виднелись световые круги, рядом - три крупных мужских контура. Я поняла, что осталась одна. И даже если передо мной стояли действительно полицейские, то совсем не благородные служители закона, пришедшие на помощь. Иначе отчего бы в воздухе сквозила напряженность, какая случается перед грозой?
Волна дрожи пробежала по моей спине. Один просветленный мастер сказал, что «если не свистят пули над головой, значит, всё хорошо». Пули, по ощущению, должны были засвистеть очень скоро, просто не здесь. Без свидетелей.
Но что мне делать? Рыдать? Кричать? Броситься обратно в клинику? Увы, я не видела ступеней, по которым меня бережно свел Валера. Его теперь нет здесь, его арестовали, якобы из-за меня. Неужели так быстро сработала карма?
Ум констатировал, что Валера заслужил наказание, что бы ни было раньше, этой ночью он вступил в игру по собственной воле и сделал то, что сделал. Но в сердце не брезжило ни злорадство, ни месть. Напротив, за Валеру было тревожно, больно, как бывает за близкого, эгоистичного, недоброго, но своего, попавшего в беду.
Вселенная рассудила нас, моя игра вот-вот закончится.
В глазах защипало, в горле образовался ком, взметнулась душа: но я же не смогла еще, не доиграла, не поняла всего, что должна была. И безо всяких условий и причин захотелось жить. Пусть на ощупь, пусть чувствовать только кожей, просто дышать... Это тоже богатство, я не хочу его лишаться! Но я дала себе обещание принимать всё. Поздно говорить, что передумала, даже в шахматах нельзя брать ход обратно. Нельзя... По моей щеке скатилась слеза.
Да будет по воле Вселенной!
Я сжала свою волю в кулак. Вытянула руку, осторожно шагнула вперед, нащупывая ступней поверхность, и выдохнула:
– Делайте, что должны.
– Она что, слепая?
– удивился второй.
– Какая разница, - ответил солдафон.
Меня подхватили под локоть. Через минуту я сидела в автомобиле, пристегнутая не наручниками, а всего лишь ремнем безопасности к креслу рядом с носителем казарменного запаха. Он решил, что слепая никуда не денется и так. Пристегнул посто, чтоб не рыпалась.
После прикосновения мне уже было известно о том, что этот мужчина лет сто назад был глупой, как амеба, женщиной, а до этого камнем. Потом он был преданным хозяину псом, затем заезженным тяжеловозом, которого в итоге сдали на скотобойню... Вряд ли стоило ждать от него милости, он еще не знает, что это. От двух других, усевшихся на передние сиденья, тянуло холодом равнодушия. Они лишь бесцеремонно обрадовались моей слепоте, решив, что всё пройдет легко и быстро. Я должна была их ненавидеть, но не стала.
Мы ехали довольно долго, прочь от всплесков огней и оживленного движения, наверное, за город. Я пила запах осени, струящийся из окна, словно им можно было напиться, и, тщетно пытаясь не дрожать, думала, что у всего свое время. Время распускаться, созревать и умирать, сливаться с землей, из которой всё произрастает. Мне было очень страшно, но я говорила себе, что деревья, видимые теперь штрихами, не кричат возмущенно: не хотим терять листья, не хотим умирать! Им никто не обещал иного, как и мне.
Я не знала ничего: сколько мне отсчитано, куда я приду и когда умру, я могла лишь дышать. Вдохи и выдохи - это всё, что у меня есть. Слезы текли сами, но и я радоваться никому не обещала. Пусть текут.
Внезапно справа, из чащи еле заметных штрихов выскочило яркое желтое пятно и остановилось прямо перед нами.
– Лось, бля!
– заорали мои спутники.
Завизжали тормоза. Автомобиль резко свернул, и ремень безопасности впился мне в грудь. Пространство завертело меня то кверху ногами, то книзу под чужие вопли. Кто-то тяжелый со всего маху упал на меня и откатился, когда машина перевернулась снова. Раздался глухой удар, и тугой волной меня вплющило в спинку кресла, встряхнуло так, что мое горло перехватило с громким, захлебывающимся звуком. А затем всё прекратилось.
Я не отключилась, прижатая к спинке ремнем безопасности. Контуры людей больше не светились. Вокруг пахло кровью, потом и бензином.
С большим трудом я высвободилась из пут заклинившего в защелке ремня, и открыла измятую дверь. Ни один из мужчин не издал и звука. Казалось, они вообще исчезли. Я вздрогнула, догадавшись: они не исчезли, все трое погибли от удара и многочисленных переворотов. Наверное, только я была пристегнута. А это значило, что прямо сейчас я свободна. И меня никто не убьет...