Свидетель
Шрифт:
И тут же я усмехнулась собственной привередливости: дворец не по мне, ночной клуб тоже, вот и байки не угодили. Так, во мраке, когда за отсутствием зрительных образов ты вынуждена наблюдать лишь за собой, обнаруживаешь совсем не тот образ себя, который привычно рисуешь, с удовольствием примеряя добро, духовность, смирение. Оказывается, вместо лучезарного ангела сидит внутри злобный гномишка и гундит: не то, не так, рылом не вышли... Чего уж там, вся Вселенная, как выясняется, не дотянула. Жуть! Но если принимать всё, как есть, то и маску придется снять, чтобы посмотреть внимательнее в глаза противному существу - мне... Уж не эта ли маска бесила Валеру или он разглядел за ней скрюченного, мелочного гундоса?
При мысли о Валере в сердце что-то кольнуло, но меня тут же отвлек Дед.
– Приехали, бэби. Сама слезешь или помочь?
– Сама.
Я едва не упала, забыв о масштабах мотоцикла. Байкер меня поддержал.
– Оу, оу, потише. Хреново не видеть, да?
– Хреново. Никак не привыкну.
– Ты еще молодцом! Тебе бы палку, будешь как Слепой Пью...
– Такая же противная, как старый пират?
– усмехнулась я.
– Да не, я про другого. Из боевика. Чего там противного, мочил слепой всех направо и налево...
– А, это был не Пью, - заметила я.
– Я смотрела в детстве. Там был Рутгер Хауэр, актер.
– Да пофиг. Хватайся за руку. Вон он, бар.
Мы направились в гущу световых пятен, а затем куда-то по узким ступеням вниз, навстречу бесшабашным гитарным рифам и барабанным перебивкам. Нас встретил сигаретный дым и радостные возгласы:
– Хэй, Дед, иди бухать! Ты чо такой медленный, на велосипеде ехал?!
– Ща, братва, - авторитетно сказал мой провожатый и подвел меня к барному стулу у стойки.
– Пива будешь?
– Лучше чаю, - улыбнулась я.
– Угу. Слышь, Мокрый, чай у нас вообще есть?
– Чай?
– удивился кто-то напротив.
– Сварганим, если надо.
Сквозь грохот рок-н-ролла я расслышала хлопок и шорох фольги. Дед ткнул мою руку в нечто сухое и круглое, вызвавшее в памяти кошачий корм.
– Так, это сухарики. В миске фисташки. В пакете рядом чипсы, - рявкнул он мне на ухо, перекрикивая явно живую музыку.
– Луковые со сметаной пойдут?
– Да.
В нос ударил ядреный рыбный запах.
– А вот тут слева я тебе всяких сушеных кальмаров насыпал. Еще фигни всякой. Ассорти, короче. Угощайся. И насчет пива, если чо, не стесняйся. Слышь, Мокрый, нальешь ей, а я отойду.
– Спасибо большое!
– расчувствовалась я. Есть и пить, на самом деле очень хотелось.
Приученная братом Женькой выделять партии в композициях рок-групп, я замечала, что музыканты, играющие в баре, с упоением лажали. Однако это никак не мешало публике подпевать, подкрепляя восторги свистом и улюлюканьем. Я решила, что и мне фальшивые ноты мешать не будут, и сосредоточилась на чае и еде. Даже такой простой процесс у меня, у слепой, вызывал сложности - я сразу обжгла язык.
– Ну, как ты?
– вернулся Дед, когда я, наконец, насытилась закусками «под пиво».
– Хорошо, спасибо.
– Чего унылая такая?
– Устала, - призналась я.
– День выдался тяжелый.
– Чо, может показать, где спать будешь?
Я кивнула. Нащупывая путь по стенке одной рукой и стараясь его запомнить, я прошла вместе с байкером к деревянной дверце. Она скрипнула, и Дед что-то пнул ботинком. Покатилась стеклянная бутылка.
– Тут не особый порядок.
– Ничего. Я все равно не вижу.
– Главное не перевернись. Короче, отдыхай. Туалет, если надо, по коридору следующая дверь направо. Если кто чего вякнет, всем отвечай, Дед разрешил. И вопрос решен!
– Не знаю, как тебя благодарить.
– Да не парься, - пробасил он и закрыл за собой дверь.
Воздух в подсобке был сперт, насыщен пылью и запахом несвежего белья, а главное - совершенно темен. Не понятно, где стены, где кровать, есть ли другая мебель или тут хранятся ящики с пивом.
Я вздохнула и принялась вытянутыми руками шарить перед собой, осторожно переступая, пока не уткнулась коленями в кушетку. Я забралась на нее, сняв кроссовки. Сон не шёл. Воспоминания тревожного дня пробивались сквозь усталость и требовали их обдумать. А совершенно не хотелось...
Мне было не по себе, я чувствовала себя разбитой. Голова кружилась, может от духоты или от удара при аварии. Из-за толстых стен пробрались в мою узкую, как купе в поезде, келью, рипящие гитары Арии. Кажется, это был «Игра с огнем», любимая Женькина песня. Как напоминание мне об «игре»...
Я села, опираясь о стену, шуршащую за спиной отклеившимися постерами и обрывками скотча. Не видя ничего вокруг, я явственно прочувствовала тепло, заключенное в невидимых контурах тела. Казалось, я была наполнена теплыми волнами. В полной тьме даже нагретые дыханием выдохи стали осязаемыми.
Мудрые говорят, что карма растворяется, как только тебе становится все равно. Закончилась ли наша с Валерой история? Судя по тому, как нечто недосказанное оседало тяжелым грузом в груди, причиняя боль, нет.
Закрыв лицо ладонями, я прислушивалась к себе: саднила ли так моя ущемленная гордость или страдало от нелюбви сердце. Во мне скопилось много чего, но не равнодушие. Внезапно в сознание снова проник Матхурава.
* * *
Ювелир уже собрался закрывать лавку, когда на пороге показался крупный смуглолицый мужчина, чуть постарше него, в запыленном понизу дхоти и грубых сандалиях. Судя по намотанной вместо тюрбана тряпке на голове, бедной одежде и сильным грубым рукам, это был обычный крестьянин. Матхурава прищурился и хотел выгнать посетителя: такой точно и рупии не потратит на драгоценности. Но тот, робко покачивая головой и протягивая натруженную ладонь, сказал:
– Приветствую тебя, о господин! Удели мне минуту, прошу тебя! Я издалека. Весь день спрашивал в городе, на рынке, там и сям, кто такой будет большой мастер по золоту. Люди послали меня к тебе, говоря, что нет лучше знатока в Паталипутре. Есть у меня важный вопрос.
Матхурава приосанился и провел пальцем по усам - похвалу он любил, даже от такого ничтожного бедняка она была приятна - что же он, мастер своего дела, не подарит минуту страннику?
– Слушаю тебя, уважаемый.
– Сейчас.