Свидетель
Шрифт:
От возмущения я лишилась дара речи.
Глава 9. Умалишенная
Гневные мысли били рикошетом по стенкам черепа, но ярости было не в кого выплеснуться, разве что в неистовые попытки смыть его запах с собственного тела. Злясь на дрожь в перетруженных мышцах и ноющую боль в пояснице, я все-таки оделась и заплела косу. Назло. Если заявится, пусть видит, что я не раздавлена.
Послышался звук подъезжающего автомобиля, я бросилась к окну. Из белого мерседеса вышел солидный господин в шляпе. Наверное, адвокат. Теперь Валерий вряд ли подпустит его ко мне. Но ведь это шанс!
Я дернула створку, та не поддалась, словно рамы приклелись одна к другой. Что за черт?! Страх снова объял липким холодом. Тело задрожало крупной дрожью - я пленница! На ум пришло: в системе «Умный дом» всё контролируется одним компьютером: окна, двери...
– доводилось переводить презентацию о таком недавно. Я попыталась взять в себя в руки: начала махать изо всех сил, стучать по стеклу, звать на помощь. Возможно, это принесло бы результат, если бы внезапно с внешней стороны заменяющее ставни полотно не затянуло окно, скрывая от глаз площадку со стриженными кустами, и пасмурное небо, и хвойный с вкраплениями желто-багряного лес. Абсолютная темнота поглотила комнату. По спине холодной волной пробежало отчаяние, что-то перещелкнуло в моей голове, наверное страх.
– И солнечного света лишил, подонок!
– гаркнула я.
– Погоди еще...
На ощупь нашла шнурок бра - лампа не прореагировала; споткнувшись о бутылку на полу, добралась до выключателя - ничего. «Умный дом» отрезал от этой комнаты электричество.
Поддавшись панике, я снова кинулась к двери, наткнулась на какой-то угол, схватилась от боли за колено. А потом все равно рванула к дверному полотну, крича, как безумная, и стуча кулаками. Хоть бы одна живая душа отозвалась... Отчаяние подкатывало к горлу, но я не позволила себе опустить руки и попыталась на ощупь найти замок, который можно было бы выковырять подручными средствами. Я была готова пробить выход чем угодно, как граф Монте-Кристо, не сомневаясь, что получится, но замка, как такового не было. Я билась об окно и дверь, как мотылек о стекло банки. Тщетно. И какое-то время спустя я обессилила.
Забравшись с ногами на кровать, о которую перед этим не раз ударилась, я обхватила себя руками. Душная темнота пахла спермой и виски. Безнадега захлестнула меня. Я заперта... Неужели придется пройти всё, через что прошла Сона? Дни, недели, месяцы... Мои пальцы задрожали настолько, что не с первой попытки удалось убрать упавшую на глаза прядь.
Я прислушивалась к звукам, но слышала только стучащую в ушах кровь и собственное дыхание. Тягучее время ползло, залипая в пустоте. Может быть, прошел час, может, семь. Желудок скручивало от голода, но никто не нес мне еду, не разговаривал, не ходил по этажу. Словно все срочно покинули дом, а обо мне забыли.
И стало страшно.
Но ничего не происходило. Мне чудились пятна света то в одном углу, то в другом, какие-то сверкающие желтые кляксы, искры, будто от светляков; они рассасывались, стоило протереть глаза, и я опять тонула во тьме. Казалось, что слепну от непроглядного мрака, и не увижу больше ничего: ни солнца, ни деревьев, ни маму... Я проглотила слезы, но они неудержимо рвались наружу. Надо было держаться...
А вдруг это всё, что мне осталось? Что, если жизнь никогда не будет прежней: размеренной и даже немного скучной? С нудноватым, но добрым шефом; с посиделками по пятницам, счетами за квартиру, проблемами с родственниками, запутанными отношениями с отцом, запутавшемся в любовницах? И я не смогу больше смеяться с Никой и рассматривать орхидеи на ее подоконнике, не буду слушать ее рассказы о новом поклоннике и предаваться глупому шоппингу. Что, если мне никогда не придется растягиваться
Сейчас мне ужасно хотелось домой. Мне было очень плохо! Тянуло в животе и кровоточила душа: на каждый стук сердца по капле. Я была во власти безумца с огромным состоянием, который мог позволить себе всё. Мог даже заплатить психиатру и признать меня сумасшедшей, чтобы, наигравшись, пожизненно запереть в интернате для умалишенных. И никто, даже молчаливый водитель шефа, не пригласит меня на свидание... на нормальное свидание с цветами и мороженым; я не буду гулять с девчонками по парку после кино, не пройдусь по набережной, глядя, как над Доном летают чайки, а на каменных парапетах нахохлились мужички с удочками. Я не услышу любимой музыки, не испеку пирога с вишней, не буду экспериментировать с рецептами и не прочту ни одной книги... Больше ни одной... В груди опустело, и нутро заполнил ледяной ком.
Я сама превращусь в пустоту, и обо мне все забудут...
Сердце сжалось: вот что чувствовала Сона! Как жаль мне было ее сейчас, она казалась реальней всех, кого я знала, будто сидела рядом, робко кутаясь в платок и вздыхая о зеленых предгорьях Гималаев. Я понимала ее теперь, только теперь... Но разве она имела что-то общее с подлецом Валерием, кроме родинки на бедре и прозрачно-черных глаз? А я с ювелиром Матхуравой? Я всю жизнь боялась навредить кому-то, возможно, проявляла излишнюю щепетильность. Я ведь даже в детстве тайком спасала от деревенских мальчишек черепах и лягушек вместе с братом Женькой. Не дралась никогда - пощечина Валерию была первой, раньше не поднималась рука.
Я всхлипнула. В голову прокрались страшные детские сны, которые я до сих пор хотела забыть: о жестоком пирате, мучающем похищенную с корабля девушку, и о пленнике, попавшем в рабство... Эти сны донимали меня. Еще совсем маленькой, я закрывалась одеялом с головой и, заложив между ногами подушку, прокручивала их в воображении, испытывая легкий страх, граничащий с удовольствием. А потом изнывала от стыда, всячески пытаясь помочь маме и папе и показать всем, что «я хорошая». Я выросла, а привычка до сих пор осталась, Янина постоянно приговаривала с усмешкой: «Опять хочешь показать всем, что ты хорошая?»
Став старше, я сумела задавить в себе желание испытать это странное возбуждение, вызывающее потом душевные страдания. Я просто забила его глубоко внутрь, как осиновый кол в гроб ведьмы.
Вина и стыд шагали за мной по пятам, неизгоняемые, вечные спутники, особенно в том, что касалось любви. Помню свой первый поцелуй: мне было четырнадцать, остроумный второкурсник Стасик, очаровавший шутками и пением под гитару, посадил меня на колени и поцеловал, мгновенно сделав пьяной. Во вспыхивающих на стенах пятнах светомузыки моя голова кружилась, его тепло завораживало, а он не отрывался от моих губ. И это было прекрасно. Потому что я была влюблена в него и верила в волшебство - в то, что из первого поцелуя рождается свет, и радость, и блаженство.
Они растаяли следующим же утром, когда соседка при виде меня покачала головой: «Рано тебе еще в проститутки записываться. Мать по больницам, отец по командировкам, а ты! Не стыдно?» Я залилась краской, не зная, что ответить. Это мать Стасика с негодованием растрезвонила всем о моем «грехопадении». С того дня тетки нашего двора принялись радеть о моей морали, попутно запрещая дочерям дружить с «падшей». Назло всем я ходила через двор с гордо поднятой головой, ярко накрашенная и в короткой юбке, чтобы не показать, как мучают меня их «добрые советы». А заперев входную дверь, плакала. Женька вызвал Стасика на дуэль, и тот, бледный, как стена, просил перед нами прощения, ведь «ничего не было»...