Свидетель
Шрифт:
– Боря так любит все русское. А как по мне, все это грубовато смотрится. Еле уговорила его в Англии построить нормальный особняк, а не вот такое...
– Видимо, у вас очень основательный муж, - признала я.
– Ой, и не говорите, - махнула она рукой.
– Только давайте пойдем сразу в гостевую. На моей половине. У Бори какие-то неприятности. Я точно знаю, когда он своих холуев собирает не на работе, а дома, значит, лучше на глаза не попадаться. Будет только сердиться и орать. Нам, девушкам, не нужны их серьезности, да?
– Конечно, мешать не будем, - ответила я.
Саша привела меня в розовую комнату для заезжих Барби, но не оставила одну, а уселась тут же в кресле. Нажала пальчиком на пульт. Пришла горничная в белом переднике, вышколенная и строгая как экспонат из музея английских фильмов эпохи «Дживса и Вустера». Саша привычно распорядилась об ужине.
– Мы же после восемнадцати не едим, да? Надо успеть, - хихикнула юная домохозяйка и, не давая мне прийти в себя с дороги, потащила по дому, в котором залы с печами, выложенными изразцами, расписными потолками и стрельчатыми окнами перемежались с вполне современными интерьерами, будто супруги поделили территорию и соперничали: кто кого. Пока перевес был на стороне Бориса.
– Я прикалываюсь над Борей, говорю, что он никак не засядет в настоящем Кремле, поэтому построил свой, - сказала Саша.
– Если не секрет, кем работает ваш муж?
– поинтересовалась я.
– Зам. Секретаря Совета Безопасности, - ляпнула она запросто, поразив меня тем до глубины души.
И продолжила хвастать роскошью с той наносной небрежностью, с какой говорит девочка, принесшая в детский сад дорогую куклу: «У меня таких дома много. И папа еще купит». Саша ждала восхищения, и я дарила его ей - мне не жалко - отмечала красивое, попутно изумляясь, насколько разных людей принимал у себя Мастер.
Мы прошли по устланному коврами холлу мимо высоких резных дверей из черного дерева. Они были приоткрыты, из щели слышались мужское голоса, мат и спор, тянулся сигаретный дым.
Саша притормозила и показала мне жестом, чтобы я прошла дальше. Лезть в чужие дела было не в моих правилах, и я завернула за колонну. Передо мной спускалась к первому этажу широкая мраморная лестница с закрепленной золочёными штырьками красной ковровой дорожкой, достойной Кремлевского Дворца съездов. Что-то хлопнуло, я обернулась и, поддавшись любопытству, чуть выглянула из-за колонны. Из дверей вылетел чернявый плешивый мужчина, похожий на откормленного русскими пирогами Наполеона преклонных лет. Ниже Саши почти на голову. Отец?
– Шурка!
– заорал «Наполеон».
– Сколько раз говорить, не подслушивай!
Она потупилась, точь-в точь провинившаяся школьница, и подняла на него кокетливо-виноватые, но задорные глаза:
– Кусенька, я ничего не слышала, честно. Там просто муравей по двери полз!
– Я тебе дам, муравей!
– Вот он, Борюсик, - Саша протянула ему что-то на пальце.
– Просил же, Шурка!
– грозно рычал «Наполеон».
– Не лезь когда я занят. Мои разговоры не для твоих ушей!
– Ну, Кусенька...
А я оторопела: это был муж?!
Чувствуя неловкость от того, что стала свидетелем семейной сцены, я поспешила отвернуться и зашагала вниз по лестнице. Быть вежливой откровенно не захотелось - пришло инстинктивное ощущение, что это наверняка выйдет мне дороже: влиятельные люди предпочитают жить без лишних глаз.
– И не называй меня так при посторонних!
– Кажется, господин Морозов, наконец, меня заметил.
– Кто это там вообще?!
– Моя учительница йоги. Она ничего не слышала. И я тоже. Честно-честно.
– Выпорю!
Я покраснела и прибавила шагу.
Саша догнала меня у подножия лестницы и, подхватив под руку, заговорила о погоде.
– А вот и столовая!
– сообщила она.
За окнами потемнело, в помещении тоже. К приглушенной подсветке Саша решила не добавлять лишних ламп. Она облокотилась об уже сервированный стол и пробормотала:
– Вы не подумайте, Варя. Никто меня не порет и пальцем не трогает. Боря хороший, нервничает просто. Я успела услышать: кто-то там важный пропал. Этого противного, неотесанного Александра, его помощника из Ростова, аж колотит.
– Да ничего, Саша, у всех бывает. Не смущайтесь.
Горничная принесла по стакану сока на серебряном подносе, поставила перед нами рядом с большими ресторанными тарелками с горкой риса и овощами карри и ушла, будто растворилась в затемненном продолжении просторной столовой.
Александра посмотрела в черный прямоугольник окна и вздохнула. Наколола вилкой кусочек баклажана и снова вздохнула. В задумчивой полутьме комнаты ее ребяческую хвастливость и надутые губки как дождем смыло, осталась только она сама, загрустившая по-настоящему, наполненная сожалений и чего-то невысказанного. Я не мешала ей быть самой с собой. Иногда человеку это надо: быть не одному, но в одиночестве. Мне было лучше в тишине.
В углу большие старинные часы в резном футляре отсчитывали минуты. Ветер шумел за окном, напоминая о холоде. Мне хотелось обратно - в простоту и жару Ришикеша, но увы... Как говорил Мастер: «Вы не можете оставаться подле меня вечно. Но вы можете слиться с Целым, и нести меня внутри. Я - часть Целого. Вы тоже». От одного воспоминания о Праджни-Джи на душе стало солнечнее.
Саша подняла на меня глаза.
– Вы мне очень нравитесь, Варя. Возле вас как-то... тепло. Я вроде и не знаю вас толком, а все равно хорошо.
– Это очень приятно слышать, - улыбнулась я.
– Можно быть с вами откровенной?
– Она взглянула с надеждой, будто мечтала выговориться мне, как случайному попутчику в поезде, которого никогда больше не увидит.
– Да, конечно.
– Я уже привыкла в ашраме к признаниям посторонних людей, рассказывающих мне, незнакомке, о сокровенном, будто самим себе. Я просто выслушивала и ловила потом облегчение в голосах рассказчиков - очистив душу, их исповеди улетали прочь, отпущенные с миром на откуп не предвзятому слушателю.