Свидетельство
Шрифт:
Хайду слушал с загадочной, мудрой усмешкой и молчал, как человек, знающий и то, о чем говорится, и еще сверх того — только не желающий говорить.
— На смену временности приходит постоянство. Консолидация. — Озди метнул взор на Хайду и поднял указательный палец. — Консолидация и историческая преемственность, не так ли? Какую роль будут отныне играть те, кто до сих пор пассивно выжидал? Вот в чем основной вопрос политики! — Озди неожиданно оборвал свой монолог, рассмеялся. — Ну, я не хочу ни пророчествовать, ни лекций вам читать. Там видно будет!..
И, все еще посмеиваясь, пожал руку Хайду. Простился с ним и председатель управления.
— Я вернусь еще, — пообещал он. — Нам ведь обязательно
Нэмет подхватил под руку Новотного, и они встали в хвост колонны. С ними вместе к колонне пристроились и Хайду и Альбин Шольц — этот по знаку Озди. А от демонстрации все отрывались, откалывались кучки людей, и когда колонна вновь возвратилась на улицу Аттилы, из пяти сотен демонстрантов не осталось и полутора сот. Только гуще стал лесок флагов, четче шаг и дружнее крики молодежи: «Вой-не ко-нец, у-ра ми-ру!»
Возле Бугатовской лестницы из колонны выбрался грузный советник Новак, а за ним и Соботка с Шерером. Остановились на мостовой, завертели головами, будто искали кого-то. В хвосте колонны увидели Ласло. Соботка поспешно сдернул с головы шляпу, другие двое тоже почтительно раскланялись. При встрече они теперь всякий раз приветствовали Саларди в этой подобострастно-навязчивой манере.
— Большой шишкой стал! — отметил Шерер.
Они повернулись и стали подниматься по лестнице. Новак, обращаясь к Соботке, игриво бросил:
— Кто бы мог только подумать: такой «знаменитый человек» — и живет с нами под одной крышей!
Но Соботка промолчал. Ответил за него Шерер:
— Я всегда это знал. Он же из газеты «Непсава!»
— Да, как видно, он был прав, — осторожно заводил разговор Новак. — Что ж, он ведь и за границей побывал. С широким, можно сказать, кругозором молодой человек.
Никем не поддержанный, Новак умолк. Вообще с тех пор, как кончилась жизнь в бомбоубежище, связывавшие их троих духовные узы заметно ослабли. Соботку снова избрали уполномоченным по дому, никого лучшего не нашли. Да и почему бы, собственно, не его? Новак успешно прошел проверку и работал теперь на почте главным инженером. Шерер в последнее время орудовал в Отделе общественного снабжения в Буде.
Теперь, встречаясь, они осторожно прощупывали друг друга. Но высказывать свое собственное мнение ни одному из трех не хотелось.
Уже на самом верху, в конце переулка-лестницы, им повстречался Казар — тот самый светловолосый инженер-железнодорожник, что когда-то помог им откатить с улицы бетонную глыбу. Ему оказалось по пути с ними, и, может быть, потому Новаку и Соботке больше и не хотелось заводить откровенный разговор. Но нетерпеливому Шереру трудно было отмалчиваться:
— Так кто же все-таки прав? Еще ведь не ясно, на ту ли лошадь вы поставили! Нет, совсем еще не ясно.
Соботка боязливо оглянулся и поглубже натянул шляпу на лоб. Новак как-то обиженно заворчал:
— Мне-то что? Мне все равно. Я говорю, как оно есть. Я — инженер. По складу души, так сказать, конструктивный человек. Войну я ненавижу: она у меня унесла сына. Вы-то уж знаете, что я никогда не был сторонником гитлеризма. У меня была своя концепция, что двадцатый век в Европе будет принадлежать немцам, так же как девятнадцатый принадлежал французам. На историко-философской основе. С тысяча восемьсот семидесятого года немцы предпринимают известные вам всем попытки для выполнения определенной исторической миссии, не так ли? Попытки весьма и весьма неудачные. Словом, с чисто историко-философской точки зрения: Гитлер — никто и ничто, он слепое орудие в борьбе идей. Однако же немцы, как видно, оказались неспособными к выполнению исторической миссии… Теперь очередь за русскими…
— Гм! — улыбнулся Шерер. — Историческая миссия! Верно. Но она не обязательно должна проявляться в том, чтобы выиграть войну.
Соботка покосился на Казара и молча натянул шляпу еще глубже на лоб. Замолчал и Шерер. Вспомнил, наверное, что еще не прошел проверку на лояльность. И что когда наступит его очередь — а это уже не за горами, — звать свидетелями на комиссию придется, вероятно, именно этих — Соботку и Новака.
— Я ведь тоже… с чисто историко-философской точки зрения, так сказать, — добавил он поспешно. — Говорю вам: вспомните Наполеона! Под Ватерлоо его побили, но идеи французской революции все же победили во всей Европе. Одним словом, это сложный вопрос, не так ли?.. Забег еще не окончен, не так ли?
Новак откашлялся.
— Я — инженер, — заговорил он опять. — И я люблю ясные, чистые дела. Одно скажу: смотрю вот я на этих членов производственного комитета. Простые рабочие. С утра до поздней ночи там торчат. Иногда и спят прямо там же, на почте. И работают так, как у нас еще никогда и никто не работал. Кусочка проволоки с собой не унесут, а ведь это по нынешним временам — какое сокровище! Не интересуют их ни должности, ни зарплата. Одно скажу: молодцы! Шапку перед ними долой!.. Фанатики? Нет! Прошлый раз я как-то обмолвился, что, мол, плохо живу. На другой же день пришли ко мне и полностью отремонтировали мне кухню и одну комнату. Раздобыли досок, стекла, — починили окна. Залезли на крышу, толем заделали все дыры, где протекало! — Новак резко, почти гневно, взмахнул рукой. — И ведь все — коммунисты! Сам секретарь партячейки почтамта вместе с ними работал!
— Да, — поспешил согласиться Шерер. — Конечно, конечно! Но мы сейчас смотрим на вещи с историко-философской точки зрения, не так ли? А то, о чем вы говорите, может быть, просто пропаганда? Прием, так сказать! Никто ведь не станет отрицать, что в этом они собаку съели. Вот мы только что говорили об исторической миссии. Гитлер поставил вопрос: Восток или Запад? И не смог на него ответить. Он был глуп, этот Гитлер, — политический жулик! Но постановка-то вопроса правильна, не так ли? Я ведь говорю только об одном: вопрос еще не разрешен. И что сейчас — пусть в другой форме, с другими группировками сил, но, рано или поздно, этот вопрос опять станет на повестку дня. Тот коммунист, что пришел чинить твою крышу, он для себя его решил. А вы сами? Вот ведь в чем дело! Что окажется важнее: убежденность христианина, венгра, судьба европейской культуры или — застекленное окно? — Шерер замолк на мгновение и тут же, словно одергивая самого себя, добавил: — Это все, конечно, только попытки разобраться в явлениях с историко-философской точки зрения. В конце концов у нас теперь демократия. Я плюю на Гитлера. С нилашистами я тоже не знался. Сброд!.. Хотели ведь загнать меня — рыть окопы! Помните, как я отчитал тогда офицерика, этого нилашистского сопляка!..
А Казар шел и молчал, словно продолжая свою прогулку, — рядом с ними и вместе с тем в одиночестве. Молчал и Соботка. Он вдруг с ужасом вспомнил, что несколько дней назад кто-то обходил все дома и вручал уполномоченным бланки заявлений о вступлении в социал-демократическую партию. Пояснил, что, мол, и так и эдак — дело это хорошее и что в какую-то партию они все равно обязаны вступить… И Соботка готов был уже подписать заявление, платить взносы и ходить на партийные семинары… «Что ж тут такого? — думал он. — Шагаю в ногу со временем, развиваюсь…» И вот теперь он увидел, насколько все это сложнее с историко-философской точки зрения!.. И словно человек, вдруг заметивший, что уже давно шагает по краю пропасти, Соботка весь похолодел.