Свидетельство
Шрифт:
В кафе за угловым столиком сидел Фельдмар и ждал Ласло.
— Первым делом: о чем мы говорим?
— Верно! — одобрил Ласло. — Так о чем же?.. Ну, о чем еще могут говорить два педагога, встретившись случайно в кафе «Музей»? О старых студенческих делах, об университете, о том, как Экхарт бубнил себе под нос и уже в третьем ряду ничего нельзя было разобрать, о том, как у Хусти тряслась нога, изводя экзаменующихся… о Часаре и Пинтере [32] и, разумеется, о том, что пора бы издать приличный учебник по истории венгерской литературы… Ну, а теперь давай о деле!
32
Часар Элемер (1874–1940), Пинтер Енё (1881–1940) — известные литературные критики и историки литературы консервативного направления.
В нескольких словах Фельдмар
— Дело серьезное, — уверял он воодушевленно. — Участвуют военные в больших чинах, политики всех мастей. Подавляющее большинство полицейских на нашей стороне, есть целые армейские подразделения, готовые в полном составе перейти к нам! Вся «Вспомогательная армейская служба», даже «Служба Пронаи» [33] и другие «добровольные» формирования, — все это теперь просто прикрытия, куда собирают антифашистски настроенную молодежь, и прежде всего студентов… Множество людей горит одним желанием — бороться! И многие уже борются, поверь!.. Один мой приятель, например, позавчера бросил гранату в немецкие грузовики. На площади Витязей дело было… Так вот, бросил он гранату и — бегом на Будафокское шоссе, а его дружок пошел навстречу погоне. Идет себе не торопясь, будто прогуливается… И пустил погоню по ложному следу. Знаешь, как здорово удалось!.. И таких операций в городе, поверь, уже много…
33
«Служба Пронаи» — карательные отряды, созданные бароном Пронаи для расправы с венгерским народом после поражения революции 1919 года. Были организованы вновь в 1944 году, во время нилашистской диктатуры.
— Поверил бы, что много, — грустно улыбнулся Ласло, — если бы ты не рассказал именно эту историю у площади Витязей… Тесен, ох как тесен наш круг!
— Уверяю тебя: нас много! — настаивал Фельдмар. — Я, например, лично поддерживаю прямую связь с генштабом. И даю тебе официальные полномочия на формирование и командование ротой борцов за освобождение. Будут люди — получите оружие…
Ласло рассказал Фельдмару, что вот уже две недели разыскивает его в связи с запиской Денеша. Потом они договорились о необходимых условностях при разговорах по телефону. Фельдмар дал телефон своего приятеля, врача по профессии, с которым вместе снимал квартиру. Вскоре они распрощались: кафе закрывалось в десять.
Музейный бульвар был безлюден, только на углах пересекающих его улиц кое-где маячили одинокие фигуры дожидавшихся свидания влюбленных. Вдруг из-под университетской аркады выскочили двое ребят: один из них сунул листовку Ласло, а другой разбросал целую пачку по мостовой. «Смелые парни», — подумал Ласло, поняв, что стоявшие на углах пареньки были никакие не влюбленные, а — дозорные.
В трамвае, в толчее, он приметил армейского офицера и стал пробираться к нему поближе. Руки его дрожали, по спине заструились противные, холодные ручейки пота, но он упорно твердил про себя: нужно, другие же как-то делают это! Оружие нужно!
Из кобуры торчит рукоятка пистолета. Легкий нажим на пружину, удерживающую магазин. «Ох, простите. но меня тоже толкают!» Высвобожденный магазин уже в руке. Сердце стучит где-то под самым горлом, во рту пересохло, но рука уже опускает осторожно обойму в карман.
«Связь с генштабом! — думал Ласло, шагая через Вермезё. — А генштабисты, наверное, вот так же на нас ссылаются. Нас много, и все же круг наш узок и замкнут. Люди, сами того не подозревая, ищут в нем своих же знакомых… Я «командир роты»… Но сколько таких вот «ротных» числят в своей роте тех же людей, что и я… Да, я ротный без солдат… и секретарь профсоюза — без профсоюза… А вот Студенческий комитет работает хорошо… Бедняга Лаци…»
Придя домой, Ласло Саларди вынул из кармана пистолетный магазин. Он был пуст.
Был поздний вечер. Впереди — снова ночь. Черная, холодная, как застенок. А может, прав все-таки Пал Хайду?.. И они лишь бездумно играют своими головами? Но ведь это наш долг… А магазин пуст…
3
Словно клыки овчарки, сомкнулись на шее фашистского волка, облюбовавшего себе под логово Будапешт, клещи начавшегося с двух сторон советского наступления. Части 2-го Украинского фронта, продвигаясь с севера и освободив от фашистов Верхнюю Венгрию, достигли Ваца. Отсюда левый фланг фронта круто повернул на юг. Войска переправились через Дунай, заняли остров Сентэндре и стали подходить все ближе и ближе к Пешту. Армии правого фланга фронта рвались к городкам Соб и Лева. Одновременно силы 3-го Украинского фронта неожиданным, как толчок в грудь, ударом разорвали оборону немцев на участке фронта в сто километров между озерами Балатон и Веленце. Фашисты теперь уже без всякого плана, в полной растерянности, перебрасывали с одного фронта на другой так называемые «отборные» танковые дивизии СС. Сила у них еще была, о чем свидетельствовали их беспрерывные контратаки. Но это уже была сила рефлекторно
Один из нилашистских вожаков, некий Ваго, произнес по радио пылкую речь: «Мы будем защищать город до последнего патрона. Каждый дом — крепость, каждое окно — амбразура! Будапешт станет венгерским Сталинградом! Будапештцам выпала великая честь: этот город станет поворотным пунктом всей войны! Отсюда объединенные немецко-венгерские войска перейдут в великое контрнаступление и будут вести его до полного уничтожения коммунизма».
А на другой день Ваго сбежал из Будапешта, возложив все функции командования на педикюрщика из городских бань «Геллерт-Фюрдё».
Когда-то арестованных по политическим, воинским и «обычным» уголовным преступлениям помещали в двухсотую полицейскую камеру на улице Марко или в тюрьму на проспекте Маргит. Теперь целые районы города были превращены в тюрьмы, и почти на каждой улице имелось здание, в котором какой-нибудь орган нилашистской власти содержал под стражей десятки, сотни, тысячи людей, обвинявшихся в уголовных преступлениях. Иных, кроме уголовных, преступлений теперь уже и не существовало.
Внутреннюю часть VII района обнесли высоким забором, и в созданное таким путем в нескольких ветхих кварталах гетто согнали всех еще уцелевших евреев — около ста тысяч человек. Швабскую горку оккупировало гестапо, на Солнечной расположились следственные органы венгерской политической полиции. Одна лишь военная прокуратура заняла две бывшие казармы. А Домов нилашистов, где, как правило, бок о бок размещались партийная организация и тюрьма, нельзя было и перечесть.
Нилашистские сыщики а каждый член партии Салаши и каждый сочувствующий был сыщиком — охотились в основном за скрывающимися евреями. И грабили их — открыто, без всякого зазрения совести.
Военные прокуратуры тоже грабили, хотя и не так явно, — вымогали; они скопом «рассматривали» дела о дезертирстве и тут же, в любой час дня и ночи, приводили в исполнение только что вынесенные смертные приговоры.
Палачи группы Петера Хайна особое предпочтение оказывали золоту, коврам, произведениям искусства. Между прочим, именно его группа «размотала» дело подпольной, организации Байчи-Жилинского [34] . Раскрыть это дело само по себе не составляло большой трудности: об организации вооруженного Сопротивления болтал буквально весь город, руководителей ее знал поименно чуть не каждый. Трагедию этой плохо законспирированной организации смягчило лишь то, что — возможно, как раз из-за плохой организации, — следствие так и не сумело выйти за пределы узкого круга руководителей организации: Байчи-Жилинский хоть и проговорился провокатору от контрразведки и назвал внушительное число участников, но по имени он знал не больше дюжины людей. Так что палачи Хайна в конце концов стали хватать наобум всех, на кого имелись политические досье или кто просто состоял на учете в картотеках следственных органов. В первые дни казалось, что арестовано будет тысяч десять, не меньше.
34
Байчи-Жилинский Эндре (1886–1944) — политический деятель и публицист. Во время второй мировой войны был руководителем «умеренных» в венгерском движении Сопротивления, убежденным антифашистом. В марте 1944 года был арестован гестапо и в декабре того же года казнен.
Однако среди арестованных оказалось много видных общественных деятелей — политиков, военных, ученых, художников и артистов. За них вступились все группировки правой коалиции. А у Хайна против большинства из них вообще не было улик. К тому же затевать столь грандиозное дело было опасно: в те критические дни общественное мнение и без того было возбуждено, так что спровоцировать открытое выступление было нетрудно. Да и не хотелось перед всем миром показывать, как широк круг участников Сопротивления — пусть даже пассивного, — насколько всем поперек горла стала эта новейшая форма венгерского фашизма. Поэтому уже через несколько дней аресты прекратились. Часть схваченных мало-помалу отпустили. В заключении осталось около полусотни человек. Вначале их содержали в тюрьме на проспекте Маргит, а затем в Шопрон-Кёхиде. А до судебного приговора дело дошло лишь в десяти случаях.