Свобода… для чего?
Шрифт:
Да простят меня мои слушатели-христиане. Если есть между ними хотя бы один человек, не разделяющий нашу веру, именно к нему одному обращаюсь я сейчас. Я залился бы краской стыда, вообрази он, что мои слова идут из глубины — из пустоты — самоуверенности верующего, словно изнутри надежного, теплого убежища, что мне чужд его риск. Это неправда, нет, неправда, что вера гарантирует безопасность, по крайней мере, в человеческом смысле слова. О, несомненно, встречается на свете немало посредственных христиан, которым не надо ничего, кроме иллюзий, они уверены, что им обеспечена милость Божия, и относят на счет религии своего рода самодовольство, которое разделяют со всеми глупцами, верующими и неверующими. Вера ничего общего не имеет с очевидностями, самая банальная из которых — «дважды два четыре». Мне понятно раздражение и даже возмущение неверующих по отношению к тем, кому они ложно приписывают подобного рода уверенность во всем, что касается мира невидимого, смерти и области потустороннего. Иногда гнев и возмущение уступают место зависти: «Счастливцы: вы веруете, — говорят они со странной наивностью. — А я не могу». Они и вправду стараются поверить, по крайней мере, стараются поверить, будто они веруют, и недоумевают, почему у них ничего не получается, как у человека, страдающего от бессонницы, который повторяет про себя, что вот-вот заснет, тем самым продолжая бодрствовать, поскольку сон всегда приходит внезапно. Кто ждет его, тот может быть уверен, что так и не увидит его прихода, ибо сон наступает неприметно. Они желают верить, стараются верить, силятся верить, будто верят, а между
Ясно, что человек неверующий может оставаться равнодушным, когда вы исповедуете перед ним свою убежденность в великих таинствах веры, непонятных ему и почти ничего не говорящих его воображению. Если, напротив, вы ничтоже сумняшеся заявляете, что закон всемирного тяготения был отменен, дабы остановить часы Иисуса Навина [27] , он, возможно, примет вас за сумасшедшего и покрутит пальцем у виска, но тем не менее сочтет, что вы занятный, интересный тип, оригинал. Однако ничего тут не поделаешь, это действительно так: христианин вовсе не обязан понимать буквально историю Ионы или Иисуса Навина. Заметьте, лично я охотно верил бы во все это и не желал бы для себя ничего иного, но чудеса не интересуют меня в том смысле, что они вряд ли кого-нибудь когда-нибудь обратили, и сам Господь наш потрудился сказать об этом в Евангелии, смеясь над теми, кто требовал от Него чудес. Слишком часто чудо, поражая разум, ожесточает сердце, поскольку воспринимается как своего рода грубый ультиматум, как насилие над способностью суждения и над сознанием, будучи фактом, который, по крайней мере на первый взгляд, нарушает порядок.
27
И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день»? (Нав. 10,13).
Я не могу распространяться далее на эту тему: мне приходится все же иметь в виду не только моих неверующих слушателей, которые, возможно, сейчас думают: вот и получили камушек в свой огород поборницы благочестия, и эта мысль не слишком их огорчает. И эти добрые души имеют полное право услышать наконец что-нибудь успокоительное, если мои шутки кажутся им крамольными. Я очень советую им перечитать «Священную историю» Даниеля-Ропса [28] , изданную в последние годы с разрешения Парижского архиепископства. Из нее им станет известно, к примеру, что есть основания предполагать, будто звуки труб были условным сигналом для предупреждения саперов о том, что они должны выйти из подземных ходов и поджечь деревянную обшивку, дабы стены рухнули, — ибо такова была в те времена техника саперов за неимением пороха.
28
Даниель-Ропс (настоящее имя Анри Петио, 1901–1965) — историк и писатель, член Французской академии.
По поводу перехода армии Иисуса Навина посуху через Иордан на уровне города Адама они прочтут также следующее: город Адам — это, вероятно, Телль-эд-Дамийе, в двадцати пяти километрах вверх по течению от Иерихона. Здесь река протекает между двух глинистых склонов пятнадцатиметровой высоты, легко образующих оползни. В 1927 году из-за небольшого землетрясения они обрушились и перегородили русло, так что течение реки остановилось на двадцать один час — таким образом в точности повторились обстоятельства, отразившиеся в Библии, которая повествует о землетрясении свойственным ей восточным языком: горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы [29] . Повторяю: книга Даниеля-Ропса издана с разрешения церковных властей.
29
См.: Пс. 114.
Скажу еще раз, что меня эти вопросы ничуть не увлекают. Я охотно допустил бы, что евреи перешли, не замочив ног, не только Красное море, но и Атлантический океан, это неважно. Я только говорю, насколько мне тягостно думать, что честных людей могут удерживать вдали от Христа необоснованные и поистине беспредметные сомнения. Если бы Бог хотел привлечь нас к Себе чудесами, Он, конечно, не ограничился бы чудом в Кане или даже воскрешением Лазаря. Ему ничего не стоило бы добиться признания с помощью более грандиозных, космических чудес. Между тем рассказанное в Евангелиях о явлениях, которыми ознаменовалась смерть Спасителя: померкло солнце, раздралась надвое завеса в храме, земля потряслась — это сущие пустяки по сравнению с последствиями взрыва бомбы в Хиросиме. Но пойдем дальше, поразмыслим еще немного. Зачем Ему завоевывать нас заново, насилуя нашу волю чудесами? Уж если действовать принуждением, было бы куда проще никогда нас не терять, раз и навсегда приведя в согласие волю человека с Божественной волей, по примеру планеты, вращающейся вокруг своего солнца. Дело в том, что Бог не пожелал снять с нас ответственность — я хочу сказать: сделать нас неспособными любить, ибо нет ответственности без свободы, а любовь — это свободный выбор, иначе она ничего не стоит.
Может показаться, будто я уклоняюсь от темы. Однако вы ошибаетесь, если так думаете. Материалистическое учение о мире не может объяснить нравственного человека. Но чтобы обосновать существование святых, недостаточно поставить силой воображения в начало и во главу мира верховное существо, верховный разум, бога-геометра. Вселенная хранит секрет, и разум мой в недоуменьи: не мог мудреный сей брегет без мастера прийти в движенье, — примерно так высказался Вольтер. Идиотские стишки, однако они возрадовали бесчисленные поколения каноников, преисполнившихся гордости при мысли, что теперь Господь Бог существует с позволения господина Вольтера, и премного довольных тем, какую замечательную шутку сыграл Бог со своим личным врагом («Раздавим гадину!»), воспользовавшись минутным замешательством господина Вольтера и заставив его подписать документик о признании… Увы! Сочиняя эти вирши, господин Вольтер совсем забыл о святых, и каноники, почтительно его цитируя при распределении наград, должно быть, тоже о них не вспоминали… На кой черт — вот где это выражение вполне уместно! — часовщику святые? Нет вещи менее свободной, чем часы, — ведь в них все шестеренки находятся в теснейшей взаимной зависимости. Возможно, вы мне ответите, что материальный мир в немалой степени являет собой пример точной механики. Но уверены ли вы, что не принимаете знак за означаемый объект, подобно тому, как существо, чей разум совершенно отличен от нашего, ничего не ведая о языке и письме, восторгалось бы ритмом голосов, симметрией печатной страницы и старалось бы вывести законы того и другого, не догадываясь о главном — и единственно важном: о мысли — мысли, вечно живой и свободной, вопреки внешней несвободе выражающих ее букв или звуков. Что, если Жизнь — свободная мысль этого, казалось бы, детерминированного
Мир материалистов не имеет ничего общего с нравственным человеком. В мире деистов, таких как автор «Генриады» [30] , нет места святым — святой в этом мире был бы так же неуместен, как лирический поэт в Высшей школе строительства дорог и мостов… Могу ли я продолжать наш разговор о святых и о святости, не напомнив или не открыв вам, что для нас, христиан, Бог есть Любовь, Творение есть акт любви. Я говорю так не потому, что намерен вас убедить, просто прошу вас на мгновение принять вместе со мной эту гипотезу, иначе наш разговор напрасен. О, знаю, знаю: вам сразу придет на память не смолкающий ни днем ни ночью стон вселенского страдания. Вы вспомните стихи Бодлера:
30
То есть Вольтер.
Но поразмыслите: вы обличаете жестокость этого мира во имя Разума и Справедливости, а этот путь, как показывает долгий опыт, может привести только к бунту, отчаянию или абсолютному отрицанию. Мы и вправду созданы по образу и подобию Божию. Мы подобны Ему даже больше, чем осмеливаемся подумать, чем позволяют нам думать философы. «Сотворен по образу и подобию Божию» — это выражение так таинственно и страшно, но оно постепенно потеряло смысл от частого повторения, словно стершаяся монетка, прошедшая через множество рук! Все же я хотел бы, чтобы вы на минуту вдумались в эти слова. Многие ли из нас, христиан, действительно осознают, что мы — образ и подобие Божие? Кого заботит реальный смысл этих удивительных слов? Если они правдивы, значит, не наблюдение вещей откроет нам суть мира: его секрет — в нас самих, в сокровенных глубинах нашего существа, куда мы, очевидно, никогда не заглядываем. Знаю, такая гипотеза дуракам покажется смешной. Но пресловутое самодовольство дураков идет именно от того, что они живут в двухмерном пространстве, с третьим измерением они знакомы так же, как мы с четвертым — понаслышке… Разгадка мира в нас, почему бы и нет? Разве не такова обычная судьба людей: они очень далеко и часто с риском для жизни ищут то, что лежит у них под рукой, хотя это им невдомек. Мы надеемся найти разгадку лишь путем опытного наблюдения вещей. Но в этих поисках наука не сотрудничает с природой, а противостоит ей. Она ищет лишь собственной выгоды, стремясь присвоить львиную долю колоссальных энергетических ресурсов вселенной — для человечества это предприятие должно кончиться тем, что его расплющит между наукой и природой, как между молотом и наковальней, ибо если плоть человека хрупка, его нервная система, еще более хрупкая, рано или поздно не выдержит бесконечно нарастающего напряжения жизни, в которой нормальная активность возрастает за счет использования механизмов в десять, в сто раз. Механика даст вам свободное время, учат идиотов.
31
Перевод Вяч. Иванова.
Мало того, что по мере умножения механизмов свободного времени у людей становится все меньше и меньше. В машинном раю досуг станет утомительнее, чем работа, и отдых от свободного времени будут искать в работе. Да что там! Когда я говорю, что все усилия разума приведут лишь ко все большему вовлечению человечества в предприятие, где всевозможный риск будет постоянно расти и наконец станет несоизмерим с ожидаемой выгодой (разве уже теперь, как недавно заметил Эйнштейн, не грозит нам опасность взрыва планеты или отравления земной атмосферы смертоносной радиацией?), отсюда вовсе не следует, будто я презираю разум. Если мы вправду созданы по образу Божию, как можем мы презирать одну из высших способностей человека? Вы ответите, что, хотя я не презираю разум, я только что объявил его бессильным. Нет. Не бессильным. Не бессильным, когда речь идет об извлечении пользы из творения, но не способным проникнуть в его смысл, понять его, в точном значении этого слова. Если творение есть дело одного только разума, человеческий разум мог бы достичь большего, а не только открыть некоторые законы творения с целью использовать это знание — так, как используют механику. Он не был бы всегда готов осуждать творение во имя логики или справедливости. Потому что творение есть дело любви. Разум, ограниченный своими собственными силами, думает найти в природе лишь жестокость и безразличие, но он открывает в ней свою собственную жестокость. В сущности, он осуждает не страдание, а то, что кажется ему аномалией, проявлением расточительства, недостатком организации. Разум более жесток, чем природа. Мы начинаем понимать, например, что общество, устройством которого ведает разум или, по крайней мере, деградировавшая форма разума, называемая техникой, будет беспощадно не только к тем из его членов, которые навлекут на себя подозрение в том, что они производят меньше, чем потребляют, но и ко всем, чьи мысли расходятся с чудовищным коллективным сознанием… Да, если говорить только о больных, то природа позволяет выживать миллионам, а завтра они наверняка станут жертвами техников, ответственных за поддержание и постоянный рост прибыли колоссального мирового производства. В действительности разум не возмущается страданием, он его отвергает, как отвергает плохо построенный силлогизм, не исключая для себя возможности воспользоваться им по-своему после того, как силлогизм будет исправлен. Кто говорит о Страдании как о недопустимом нарушении порядка или даже как об абсурдности в чистом виде, тот уверен, что дураки его одобрят. Но на горстку искренних бунтарей сколько приходится других — тех, кто в бунте против страдания более или менее скрыто ищет оправдания своему равнодушию и эгоизму по отношению к страждущим. А если не так, каким чудом почти всегда именно те, кто, не отдавая себе в том отчета, смиреннее всех приемлет вечный позор страдания и горя, с наибольшей любовью отдают себя страждущим и убогим: святой Франциск Ассизский, святой Винсент де Поль?
Не страдание, а свобода — вот что в действительности возмущает мир. Бог наделил свое создание свободой — вот главный соблазн и первопричина всех других соблазнов. Понимаю: похоже, мы углубились в метафизику. Но что тут поделаешь? Если для некоторых из вас непонятно то, что я говорю, значит, я просто плохо объясняюсь, вот и все. А впрочем, зачем что-то объяснять? Вот сейчас где-то в этом мире, в затерянной церквушке или в доме, а может, на развилке пустынной дороги, некий бедный человек, сложив ладони, сам не зная толком, что он говорит, или просто без слов из глубины своего страдания благодарит Господа Бога за то, что создан свободным, способным любить. Где-то, не знаю где, мать возле тела мертвого ребенка возносит к Богу стон изнемогающего смирения, словно услышав, что Голос, запустивший в пространство светила, как рука бросает семена, Голос, от которого содрогаются миры, шепнул ей на ухо: «Прости меня. Однажды ты узнаешь, ты поймешь, ты будешь благодарить. Но теперь я жду от тебя одного: прощения. Прости». Эти люди: измученная женщина, несчастный мужчина — в сердце сокровенного, в сердцевине сотворенного мира и самой тайны Бога. Что сказать вам об этом? Язык служит разуму. А то, что поняли эти люди, понято ими благодаря способности, которая выше разума, хотя нисколько ему не противоречит, — вернее, благодаря глубинному, властному движению души, собравшему воедино все способности, вобравшему в себя безраздельно все их существо… Да, в то мгновение, когда этот мужчина, эта женщина приняли свою судьбу, приняли самих себя со смирением, тогда воплотилась в них тайна Творения; безотчетно приняв весь риск своего человеческого поведения, они полностью осуществили себя в милосердии Христовом и каждый из них, по слову апостола Павла, сам стал Христом. Короче говоря, то были святые.