Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
— Почему ты не переоделась? — тихо спросил Гра-уман Ренату.
Она пожала плечами и отвернулась от него. Грау-ман встревожился, почуяв сопротивление.
— Есть только одно искусство, и его арена — варьете, — говорил серый господин, пророчески глядя на ногти своей руки, которую он держал перед собой.
— Что с тобой, Ренэ, ты больна? — сквозь зубы спросил Грауман, проходя мимо нее. — Здорова? Тем лучше. — И, подойдя к ней совсем близко, он прибавил: — Князь здесь. Он находит, что наши представления для него неудобны. Он вчера присутствовал на представлении, и его католическая совесть была так болезненно задета, что дома его пришлось отпаивать микстурой. Но он желает познакомиться с тобой, Ренэ.
Рената быстро подняла голову.
— Тебе придется поискать мне заместительницу. Я больше не хочу. Я просто была не в себе, когда соглашалась.
— А-а, ты, верно, хочешь выйти замуж? — беспечно и иронически спросил Грауман.
— Я просто была не в себе, — еще раз прошептала Рената, как будто у нее не было других аргументов, кроме одного этого слова.
— Ты забываешь наш контракт, — сказал Грауман, и лицо его помрачнело. — Сейчас мы на пути к богатству; к нам скоро потекут тысячи.
Глаза его загорелись алчным блеском; мысленно он считал будущие доходы.
За ужином блондин сидел около Ренаты. Он любил разыгрывать роль несчастного, жаловался на свою испорченную жизнь, говорил об идеальных стремлениях, наивно спрашивал, чувствует ли себя Рената тоже несчастной. Рената отвечала отрицательно; тогда он заговорил о литературе, о новой книге, которую недавно читал; это был очень реалистичный роман.
— Что же это за книга? — равнодушно спросила Рената.
— «Возрожденная». Фамилию автора я забыл.
— Интересное название.
Рената задумчиво смотрела через стол. Грауман опять пил, не переставая. Он всегда пил, когда у него возникали какие-нибудь планы или решения, а после выпивки становился жесток и беспощаден.
Серый барон провозгласил тост за Ренату. Все с воодушевлением подняли стаканы. Рената почувствовала в этом иронию, видела подергивавшиеся углы губ, надменные жесты, и в висках у нее начинало стучать.
Она сидела и спокойно слушала. Грауман хотел проследить за направлением ее взгляда и стал смотреть туда же, куда и она, но там была одна пустота. «Впереди пропасть, — стучало в висках Ренаты, — куда же ты пойдешь теперь, Рената Фукс, гордая, когда-то неприступная Рената?..»
Вошли еще двое гостей: граф и драматург. Они говорили неестественно громко и пошатывались.
«Я больше не в силах это терпеть», — думала Рената, подавая руку вновь пришедшим. Она направилась к окну; внизу по темной улице ходил под окнами какой-то человек. «Может быть, это тот, кто поможет мне», — с отчаянием подумала она и еще напряженнее стала смотреть в окно, прижавшись лбом к стеклу. «За что, за что?..» — стучало в висках.
— Я никогда не видел такой восхитительной шейки, фрейлейн, — прошептал около нее барон. Рената вздрогнула, сердце ее учащенно забилось. А за столом снова провозгласили тост за нее. На этот раз говорил драматург, у которого была голова римлянина и бессмысленные глаза петуха. «Как гнусно все это», — думалось Ренате.
Ульминген и серый барон завели громкий спор о красоте женского тела. Серый барон расхваливал округлые рубенсовские формы, но Ульминген горячо ему возражал.
— Вы — варвар. Завтра вечером рассмотрите хорошенько бедра Ренэ Лузиньян… потом уж говорите.
Он внезапно умолк, прерванный звоном разбитого стекла. В порыве безумного горя Рената стукнула лбом по стеклу, и окно разбилось. По ее лицу текла тонкая струйка крови; неподвижный взгляд был устремлен на ошеломленных мужчин, столпившихся вокруг нее. Грауман позвал Евгению и сам вывел Ренату из столовой, обмыл ей лицо и забинтовал голову.
— Ты ведешь себя точно глупый подросток, — сказал он ледяным тоном. — Мы еще поговорим об этом.
Он ушел. Евгения Гадамар хотела остаться с Ренатой, но та попросила ее уйти. Кто-то едва слышно подошел к ней: это был Ангелус. Рената, как в прежние времена, взяла его обеими руками за голову и прошептала:
— Славный мой пес! — Она не могла долго лежать, села в темный угол и, согнувшись, оперлась головою на руки. Глаза ее неподвижно глядели в глаза Ангелуса.
— Отчего ты страдаешь? — как будто спрашивал Ангелус.
— Я нигде не нахожу покоя, — отвечала Рената.
— Почему? — опять, казалось, спрашивал Ангелус.
— Кто живет без любви, тому нет покоя. Помнишь, Ангелус, ту ночь на Кёнигинштрассе, когда один человек стащил меня с кровати и хотел причинить боль, а ты защитил меня?
— Помню, — сказал Ангелус.
— Тогда это и началось, — без слов продолжала Рената, — с тех самых пор я нигде не нахожу покоя, ни в самой себе, ни вне себя.
— Это правда, — ответил Ангелус, — ты шла, не видя, куда идешь, действовала, не сознавая, что делаешь, и вокруг тебя не было ни одного человека, которому ты могла бы довериться.
— Только в тебе находила я опору, Ангелус. Но я позволила тебя избить. А теперь куда идти?
— Мужчины отравили тебя дурными желаниями. Смотри, чтобы ты не утратила способности желать.
— У меня еще есть желания и стремления.
— Тогда ты еще сильна.
— Разве в стремлении заключается сила?
— Да, твоя сила в стремлении.
— Но я не умею выбирать.
— Выбора нет. То, что ожидает человека, случится неизбежно.
Рената встала, подошла к шкафу, вынула из него несколько дорогих платьев и отнесла их в комнату Евгении. Там она положила платья на кровать проснувшейся от ее появления компаньонки и сказала:
— Это я дарю вам, Евгения. Все, что вы завтра найдете из принадлежавших мне вещей, тоже ваше.
С этими словами она ушла, не обращая внимания на испуг и недоумение компаньонки. В спальне ее дожидался Грауман. Он ходил по комнате, заложив руки за спину и тихонько насвистывая; лицо его имело деловое выражение.
«Глупо бояться его», — подумала Рената.
— Сколько я должна тебе заплатить, если сегодня же уйду, куда хочу?
— Двадцать тысяч гульденов. Это месячный убыток.