Святилище
Шрифт:
— Я сама составляю заварку из лапсангского сушонга и вербены. На мой взгляд, он освежает гораздо лучше распространенных в последнее время крепких английских и германских чаев.
Изольда протянула Леони белое блюдечко с крупными ломтиками яркого лимона.
— Телеграмма, в которой ваша мать подтверждала согласие на мое приглашение, была совершенно очаровательна. Я очень надеюсь познакомиться и с ней. Возможно, она навестит меня весной?
Леони вспомнила неприязнь матери к поместью Домейн-де-ла-Кад, которое та ни разу не назвала своим домом, но из вежливости солгала:
— Маман была бы счастлива. В начале прошлого года ей нездоровилось — из-за погоды, — иначе она, конечно, приехала бы для последнего прощания с дядей Жюлем.
Изольда улыбнулась ей и повернулась к Анатолю.
— В газетах писали, что в Париже температура опускалась ниже нуля. Неужели правда?
У Анатоля ярче заблестели глаза:
— Казалось, весь мир превратился в лед. Даже Сена замерзла, а на улицах находили столько замерзших насмерть, что властям пришлось открыть убежища в гимназиях, тирах, школах и общественных банях: они устроили ночлежки даже во Дворце изящных искусств на Марсовом поле, под сенью великолепной башни мсье Эйфеля.
— А в фехтовальных залах?
Анатоль ответил недоуменным взглядом:
— В фехтовальных?
— Прости, — сказала Изольда. — Это из-за шрама у тебя над глазом. Я почему-то приняла тебя за фехтовальщика.
Леони ответила за брата:
— Несколько дней назад, в ночь погрома в Пале Гарнье, на Анатоля напали на улице.
— Прошу тебя, Леони, — укорил ее брат.
— Ты пострадал? — живо спросила Изольда.
— Несколько ссадин и синяков, все пустое, — отозвался он, бросив взбешенный взгляд на Леони.
— Разве слухи о демонстрации сюда не дошли? — спросила Леони. Парижские газеты ни о чем другом не писали, как только об арестах вандалов.
Изольда не сводила взгляд с Анатоля.
— Тебя ограбили? — спросила она у него.
— Часы — те, что остались от отца — забрали. Больше ничего не успели — их спугнули.
— Значит, уличное ограбление? — повторила Изольда, словно уговаривая себя, что это именно так.
— Да-да, ничего больше. Просто не повезло.
Мгновение над столом висело неловкое молчание.
Потом Изольда, вспомнив о своих обязанностях, обратилась к Леони.
— Ведь в детстве ваша матушка провела здесь несколько лет, не так ли?
Леони кивнула.
— Должно быть, здесь было невесело расти одинокому ребенку, — рассуждала Изольда. — Без общества сверстников…
Леони с облегчением улыбнулась. Значит, ей не придется описывать несуществующие теплые чувства матери к имению. Не раздумывая, она спросила:
— А вы хотите поселиться здесь или вернетесь в Тулузу?
В ясных газах Изольды мелькнуло облачко недоумения.
— В Тулузу? Боюсь, я не…
— Леони! — предостерегающе произнес Анатоль.
Девушка покраснела, но встретила взгляд брата.
— Со слов маман у меня сложилось впечатление, что тетя Изольда из Тулузы.
— Право, Анатоль, я ничуть не задета, — вмешалась Изольда. — Но в действительности я выросла в Париже.
Леони склонилась к ней, подчеркнуто игнорируя брата. Ее все больше занимал вопрос, каким образом познакомились тетя и дядя. По тому немногому, что она знала о дяде Жюле, такой брак казался невероятным.
— Я хотела бы знать… — начала она, однако Анатоль не дал ей закончить.
— У вас широкие связи с Ренн-ле-Бен?
Изольда покачала головой.
— Покойный супруг не интересовался развлечениями, а после его смерти я, признаться, пренебрегала долгом гостеприимства.
— Я уверен, что люди вам сочувствуют, — сказал Анатоль.
— Многие из соседей проявили большую доброту в последние недели жизни супруга. Он и прежде довольно давно недомогал. После его смерти о многом нужно было позаботиться, а я проводила в Домейн-де-ла-Кад, пожалуй, меньше времени, чем следовало бы. Однако… — Она умолкла и спокойной уверенной улыбкой пригласила Леони к участию в разговоре. — Если пожелаете, я использую ваш визит как предлог пригласить на обед одного-двух местных жителей в следующую субботу. Не станем устраивать ничего торжественного, а просто дадим вам случай познакомиться.
— Это будет замечательно! — мгновенно отозвалась Леони и тут же забросала тетушку вопросами.
Вечер прошел гладко и приятно. Изольда оказалась превосходной хозяйкой, заботливой и обаятельной, и Леони чувствовала себя прекрасно. Ломти белого с толстой хрустящей корочкой хлеба, намазанные козьим сыром и посыпанные рубленым чесноком, тонкие палочки тостов с анчоусной пастой и черным перцем, тарелочка копченого горного окорока с лиловыми полумесяцами зрелого инжира. Тартинки с ревенем, золотистые сахарные печенья и кувшин, до краев наполненный компотом из шелковицы и темных вишен, и сливочник с лежащей рядом серебряной ложечкой на длинной ручке.
— А это что? — спросила Леони, указывая на блюдечко пурпурных шариков в сахарной глазури. — На вид — объедение.
— Жемчужины Пиренеев, засахарившиеся капельки сока хионантуса. Кажется, твои любимые, Анатоль? А это… — Изольда кивнула на другое блюдце, — домашний шоколадный крем. У Жюля исключительно искусный повар. Он прослужил семье сорок лет.
В ее голосе прозвучало сожаление, и Леони показалось, что, может быть, и Изольда, так же как их мать, чувствовала себя нежеланной гостьей в этой семье, а не законной хозяйкой имения.
— Ты сотрудничаешь с газетами? — расспрашивала Анатоля Изольда.
Тот покачал головой:
— Уже нет. Жизнь журналиста не для меня: внутренние проблемы, конфликты в Алжире, кризис во время последних выборов в Академию изящных искусств… Скучно заниматься делами, которые меня нисколько не интересуют, так что я это бросил. Правда, я и теперь пишу иной раз обозрения для «Ревью бланш» и «Ревью контемпорейн», но сейчас предпочитаю работать в не столь коммерческих областях.