Святотатство
Шрифт:
На мою удачу, среди людей Клодия атлетов не оказалось. Будучи в прошлом гладиаторами, они хорошо владели оружием, но никогда не упражнялись в беге. Решив наконец оглянуться, я увидел, что сам Клодий буквально наступает мне на пятки, но все его приспешники, за исключением трех-четырех, отстали. Шансы мои возросли.
Я оказался в квартале, где во множестве теснились публичные дома и винные лавки. Улица превратилась в узкий переулок, по обеим сторонам которого тянулись низкие двери в кубикулы, обитатели которых готовы были предоставить всякому услуги определенного рода. В одну из таких дверей я отважился толкнуться. Напряжение, владевшее мною тогда, было так велико, что я до сих пор помню вывеску над этой дверью. Она гласила: «Фиби: умеет по-гречески, по-испански, по-ливийски и по-финикийски. (Как вы догадываетесь, к языкам все это не имело ни малейшего отношения.) Плата 3 сестерция, за финикийский способ — 2 динария».
В комнате стояла удушающая вонь, из дальнего угла доносилось пыхтенье, и глухие звуки, производимые ритмичными движениями двух потных тел. Едва я успел вытащить кинжал и цестус, как дверь распахнулась, и в кубикул, тяжело переводя дыхание, ввалился один из моих преследователей. В полутьме я успел рассмотреть, что его лицо заросло бородой. Как жаль, что это не Клодий, думал я, протыкая его кинжалом. Второй преследователь споткнулся о тело первого, и я, воспользовавшись этим, нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Третий непрошеный гость тоже получил удар в челюсть, и я ощутил, как кости его хрустнули под бронзовыми выступами моей бойцовской перчатки. В то же мгновение я ощутил, как плеча моего коснулась холодная сталь. Чей-то короткий изогнутый меч вспорол мне кожу совсем близко от горла. Собравшись с силами, я оттолкнул своего противника, и он, полетев на пол, сшиб с ног Клодия.
Одним прыжком перескочив через клубок копошащихся на полу тел, я оказался на улице и понесся прочь. Зеваки, сидевшие около винной лавки, приветствовали меня свистом и одобрительными хлопками. Даже сейчас, много лет спустя, я иногда задаюсь вопросом: что за финикийский способ обещала своим посетителям неведомая Фиби. Наверное, это было нечто из ряда вон выходящее. Два динария — невероятно высокая цена для шлюхи, работающей в бедной части города.
Плечо у меня начинало гореть, и, что было намного хуже, легкие полыхали огнем. Но, увидев впереди маленькую площадь, на которой возвышался храм Вертумния, я обрел второе дыхание и из последних сил ринулся туда. Сандалии преследователей шлепали у меня за спиной. Отставшие бандиты Клодия сумели догнать своего предводителя. Я свернул вправо и побежал по узкой улице, разделяющей храм и инсулу, громадный густонаселенный дом. Тут мне волей-неволей пришлось замедлить бег и передвигаться с большей осторожностью. Тротуар перед инсулами всегда грязный и скользкий, так как жильцы обычно не дают себе труда доносить свои ночные горшки до ближайшего сточного отверстия и опорожняют их прямо под собственными окнами. Судя по долетевшим до меня выкрикам и ругательствам, мои преследователи были не так осмотрительны, как я, и многие поплатились за это падением.
Теперь у меня появилась надежда, что я выйду из переделки живым. В самом конце улицы возвышалось колоссальное здание базилики Эмилия, взгляд мой упирался в его тыльную часть, лишенную каких-либо украшений. Я знал: если только сумею добежать до базилики, то окажусь на Форуме, а там даже Публий Клодий вряд ли решится меня убить. Но силы мои были уже на исходе, раненое плечо сводило от боли, казалось, кровь вот-вот хлынет у меня горлом.
Но вот я поравнялся с базиликой, спустился по ее ступеням и оказался на деревянном судебном помосте, расположенном напротив. На мою удачу, здесь как раз проходило судебное заседание. Судя по всему, оно было в самом разгаре — народу на помосте собралось множество, и выступавший законник, дойдя до самого драматического момента своей речи, картинно воздел унизанные перстнями руки. Никогда не забуду выражение ужаса, исказившее его лицо в тот момент, когда я с разбегу врезался в него. Мы вместе полетели на доски помоста; белоснежная тога законника развевалась, точно парус, наполненный ветром.
Первым, кого я увидел, встав на ноги, был Клодий, несущийся прямо на меня. Его искаженное от ярости лицо цветом напоминало пурпурную тогу триумфатора. В руке он сжимал сику, короткий изогнутый меч, и я понял, что удар в плечо нанес мне именно он. Желание нанести врагу ответный, еще более жестокий удар овладело мною. В следующее мгновение меч Клодия со свистом рассек воздух, но я сумел отразить выпад при помощи цестуса. Взмахнув кинжалом, я нацелился в горло противника, но Клодий наклонился, метнулся вперед, ударил меня головой в живот и обхватил обеими руками вокруг пояса. Я не устоял на ногах, и оба мы повалились на злополучного судейского. При этом я прилагал все усилия, не давая Клодию освободить правую руку, сжимавшую меч. Лишившись возможности действовать руками, мерзавец пустил в ход зубы, кусая меня за нос. Лишь получив удар коленом в пах, он разжал челюсти, и мой несчастный нос оказался на свободе. Еще один славный удар пришелся в то же уязвимое место. Клодий завизжал, как поросенок, которого лишают мужского достоинства. Освободившись от хватки врага, я сбросил его с себя и двинул ему по шее. Удар получился совсем слабый, однако его оказалось достаточно, чтобы Клодий лишился сознания и замер, растянувшись на животе. Я уселся ему на спину, запустил руку в его густые курчавые волосы, немытые и вонючие, как козлиная шерсть, оттянул голову назад и приставил к шее лезвие кинжала. В следующий миг я распорол бы его от глотки до кишок. Но тут кто-то схватил меня за руки, едва не выворачивая суставы. Шеи моей коснулось что-то жесткое, и я понял, что это фасции, прутья ликтора. Хорошо известным ему приемом ликтор давил ладонью мне на затылок, другой рукой затягивая прутья вокруг моей шеи до тех пор, пока я не начал свистеть от удушья. Другие ликторы суетились вокруг Клодия, применяя к нему тот же способ лечения.
Судьи и зрители свистели и топали ногами, радуясь неожиданному развлечению. Ликторы поволокли нас к претору, точно животных, предназначенных для жертвоприношения.
— Кто осмелился оскорбить величие римского суда столь дерзким способом? — прогремел над нами звучный голос.
На лице человека, восседавшего в курульном кресле, застыло выражение холодной ярости. То был выдающийся претор Гай Октавий, стяжавший славу военачальника и знатока законов, и, кстати, родной отец нашего бесценного Первого гражданина, который в тот год еще марал пеленки.
Мы с Клодием назвали свои имена, хотя прутья, впившиеся в горло, мешали говорить членораздельно. Наше мычание вызвало в публике взрыв смеха. Наверное, я и сам бы смеялся, окажись зрителем, а не действующим лицом подобной комедии.
— Как видно, некий знатный гражданин оставил сей мир, и в память о нем вы решили устроить погребальные игры прямо на Форуме? — осведомился Октавий.
— Клодий и его люди напали на меня, — заявил я. — Мне пришлось спасаться бегством. Неужели ты думаешь, я по доброй воле затеял драку с дюжиной вооруженных громил?
— Они напали на тебя, когда ты мирно шел по своим делам, верно? — процедил Октавий. — И при этом, как положено добропорядочному гражданину, на одну руку надел цестус, а в другой сжимал кинжал? Разве тебе не известно, что всякий, кто носит оружие в пределах, ограниченных померием, нарушает закон и подлежит наказанию?
— По крайней мере, это благородное оружие, — возразил я. — Мой противник имел при себе сику.
— Верно сказано! — не в силах сдержаться, выкрикнул один из законников.
Римский закон чрезвычайно строго проводит различие между благородным и неблагородным оружием. Тем не менее Октавий бросил на поддержавшего меня юриста испепеляющий взгляд.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание, Публий Клодий? — осведомился он.
— Я занимаю государственную должность и не подлежу уголовным обвинениям! — торжествующе заявил Клодий.
Октавий махнул своим жезлом в сторону облаченной в белое одеяние фигуры, сидевшей неподалеку. То была одна из весталок.
— Сознаете ли вы, что в случае, если один из вас умертвил бы другого в присутствии жрицы богини Весты, выжившего ожидала бы весьма печальная участь? Если вы забыли об этом, напомню: его вывели бы за пределы городских стен и засекли до смерти прутьями. Лишь немногие государственные преступления ныне караются столь тяжким наказанием, и оскорбление весталки — одно из них.
— В таком случае, — произнес я, кивнув в сторону ликторов, — мне следует поблагодарить этих добрых граждан за то, что они помешали мне убить эту омерзительную гадюку.