Святой и грешница
Шрифт:
Она замолчала, заметив удивление на его лице.
— Ты хорошо осведомлена. Не знал, что новости из Вюрцбурга беспрепятственно проникают сквозь стены монастыря.
Элизабет отвернулась, ничего не ответив. Это было очень непросто — врать. Ей следовало осторожнее вести себя с ним, следить за тем, что она говорит, если она не хотела уже сегодня нарушить обещание, данное отцу.
Они медленно возвращались к воротам.
— К сожалению, я должен идти. Настоятель созвал внеочередное собрание капитула, на которое для поддержки пригласил папского легата.
Элизабет стало дурно от упоминания папского
— Хорошо, желаю вам удачи в переговорах, — сказала она, протягивая ему обе руки на прощание.
— Да, я тоже нам этого желаю, — совершенно серьезно ответил Альбрехт фон Вертгейм. — Ты понимаешь, какие последствия будет иметь наш успех для тебя?
— Скажи мне!
— Ты должна будешь сделать выбор между отцом и тем, что мы считаем для всего епископства Вюрцбург и всех его жителей правильным.
— Что вы намерены делать? Вы собираетесь убить его и меня заодно, если я встану на его сторону? — спросила Элизабет, нервно смеясь. Эти слова пробудили в ней что-то.
— Что за ерунда! Конечно нет! — возмутился молодой человек. — Мы хотим, чтобы в Вюрцбурге царили закон и порядок. Смерть — это противоправное деяние.
— Прекрасно, значит, мы придерживаемся одного мнения, — сказала она язвительно.
Он взял ее за плечи и внимательно посмотрел на нее.
— Элизабет, речь идет о серьезном деле, которое коренным образом изменит не только его жизнь. Он потеряет свою власть и влияние и не сможет больше содержать своих родственников и друзей, любовниц и их детей… и тебя тоже! У него больше не будет денег для вас, не будет места в епископской крепости. Ты должна это понять.
Прищурившись, она решительно посмотрела на него.
— И что ты мне посоветуешь? Я должна взять меч и вместе с отцом защищать наше имущество? Или мне перейти на сторону добра и до конца моей грешной жизни оставаться в монастыре?
— Я не это имел в виду, — расстроенно сказал он. — Ты никогда не хотела замечать промахи отца. Мне бы только хотелось, чтобы ты видела его таким, какой он есть на самом деле, и из-за дочерней любви не совершила, скажем, необдуманный поступок.
— Хорошо, обещаю тебе не действовать необдуманно. А потом? Что будет потом? Что ты предлагаешь?
— Я еще не знаю, — пожал он плечами. — Твое возвращение так неожиданно для меня. Но я что-нибудь придумаю, обещаю. Однажды твой отец, когда мы отправлялись в Прагу, доверил мне твою жизнь. Не помню, чтобы он освобождал меня от этого поручения.
Альбрехт фон Вертгейм наклонился и поцеловал ее в щеку.
— Поверь, все будет хорошо.
Он развернулся, пошел в передний двор и, сев на коня, поскакал вниз по дороге, ведущей к воротам.
— А, мое дорогое дитя. Вот где ты! — воскликнул епископ, когда Элизабет нерешительно заглянула в зал. — Проходи и присаживайся. Я велю принести свежий хлеб и жаркое. Что ты еще хочешь? Фрукты с медом? Сладкий миндаль? Скажи мне, и у тебя будет все, что пожелаешь!
Уже был полдень, но епископ, по всей видимости, только встал и наслаждался роскошным поздним завтраком, скорее напоминающим вечерний банкет. С ним за столом изысканные блюда смаковали молодая женщина, четыре
— Спасибо, отец, я позавтракала несколько часов назад кашей, — ответила Элизабет.
— Кашей? — поморщился епископ. — Как можно такое есть? У меня здесь сельдь и угорь. Или, может, немного оленьей ножки? Я сам застрелил его из арбалета!
Элизабет покачала головой, но присела напротив епископа. Рядом с ним сидела женщина с глубоким вырезом на груди, что в крепости епископа в полуденное время выглядело неуместно. Ее платье было сшито из дорогой ткани, украшения на руках и шее, тоже, по всей видимости, были очень дорогие. Оценивающе посмотрев на Элизабет, она обвила руками шею епископа, зазвенев браслетами с драгоценными камнями. Она поцеловала его в щеку и положила ему в рот спелую клубнику. Женщина со смуглой кожей и длинными черными волосами была еще довольно молода, едва ли старше Элизабет, и выглядела очень соблазнительно.
Видимо, это была любовница епископа или одна из его фавориток. Элизабет вспомнила, что ее отец в прошлом году часто менял фавориток и нередко в крепости жили несколько женщин, к которым он проявлял благосклонность и которые проводили ночи в его покоях — и это притом, что ему было почти семьдесят! Может, ее мать именно по этой причине вернулась к мужу? Потому что ее одной епископу было мало? Элизабет вспомнила ужас на ее лице, когда она узнала свою дочь на улице в наряде шлюхи. Она выглядела измученной и подавленной.
— Попробуй хотя бы сладкий миндаль, ты всегда его любила. Бернхард, подайте его, пожалуйста. Я не знаю, где слоняются эти проклятые слуги.
Рыцарь Бернхард фон Зекендорф, сидевший через два стула от нее, сделал, как ему было велено. Кивнув епископу, он протянул Элизабет сладкое блюдо. Слова благодарности едва не застряли у нее в горле. На какое-то мгновение ей показалось, что она заметила ненависть в его глазах. Что бы это значило? Но она быстро исчезла, и Элизабет задалась вопросом: возможно, ей это показалось? С чего бы это молодому рыцарю ненавидеть ее? Она пыталась отыскать что-то в своих воспоминаниях, пока у нее не разболелась голова. У нее возникло подозрение, что он мог ухаживать за ней, но это выглядело глупо. В конце концов, она была влюблена в Альбрехта фон Вертгейма, и это знал каждый.
Она посмотрела на молодого рыцаря, сидящего рядом с ней. Зайц фон Кере, в отличие от коренастого неуклюжего Бернхарда, был высоким мускулистым красавцем с длинными каштановыми волосами и карими глазами, привлекавшим внимание противоположного пола. Почувствовав ее взгляд, он посмотрел на Элизабет так пристально, что она с трудом выдержала это.
— Целомудренной девице следовало бы стыдливо опускать глаза! — прошептал он ей через стол, пока другие оживленно беседовали, не обращая на них внимания.
Элизабет дерзко подняла подбородок.
— Да? Ей следовало бы? С вашей стороны тоже не очень вежливо так пристально на меня смотреть.
— Я просто удивлен такой неожиданной встречей. Вам не понравилось у монахинь? У цистерцианок, должно быть, странные обычаи, если их послушницы так непокорны.
Элизабет ничего не ответила, насыпав себе сладкого миндаля и горсть клубники.
— Не во всех монастырях благопристойно. Некоторые так опустились, что больше напоминают непотребные дома!