Святой и грешница
Шрифт:
Элизабет думала о своей матери. Прожив в крепости восемь лет, она вдруг решила вернуться к своему мужу в город. Элизабет тогда было пять лет, и это для нее не имело особого значения. Мать не очень заботилась о своих детях, поручив их воспитание старой няне. О ней Элизабет вспоминала с нежностью: няня не проглотила бы эту ложь, как другие: ее отец, жених, все эти люди, которые видели ее каждый день. Почему никого не удивило, что она, никому ничего не сказав, ушла в монастырь? Почему никто не поинтересовался о ней в монастыре? Даже Альбрехт. Ей было больно думать об этом.
Разве это не было его долгом — по крайней мере, еще раз поговорить с ней? Тогда сразу выяснилось бы, что ее нет в монастыре, и ее начали бы искать и освободили. Если бы няня была жива, она бы никому не дала покоя, пока не узнала правду.
У Элизабет возникло нехорошее чувство: кому теперь хотелось, чтобы выяснилась эта гнусная правда? Только не ее отцу! Элизабет этого тоже не хотела, но как жить с грузом этой тайны? В постоянном страхе, что в ней узнают шлюху и опозорят?
— Тебя ничего другого и не ждет, — сказала она себе. — Какой же был выход? Бордель в Нюрнберге?
Элизабет упала на пуховые подушки, натянув одеяло до подбородка. Нет, проституция не была той альтернативой, которую стоило рассматривать.
Глава 24
Они встретились в переднем дворе возле места для купания лошадей и решили немного прогуляться перед воротами, чтобы избежать направленных на них любопытных взглядов.
— Я все еще в замешательстве, — призналась Элизабет. — У меня такое чувство, будто я сплю и вижу прекрасный сон, но в любую минуту могу проснуться.
— Да, это была совершенно другая жизнь в монастыре цистерцианок, — сказал каноник. — Нищенствующий орден вместо роскошного отцовского двора.
— Слишком роскошного… — вздохнула Элизабет.
— Да, слишком роскошного для епископа в условиях острой нехватки денег! А его все чаще меняющиеся содержанки! — Он остановился и озадаченно посмотрел на нее. — О, мне не следовало этого говорить и вызывать у тебя чувство стыда, хотя все об этом знают. Но это не позволяет мне говорить такое при тебе. Прости меня!
— Да, конечно, — нетерпеливо сказала она. Чтобы вызвать у нее чувство стыда, нужно было что-то более значительное, чем упоминание слова «содержанка»! Разве ее мать не жила в грехе в роли любовницы? Разве сама Элизабет не была внебрачным ребенком епископа? Священнослужителя, давшего обет безбрачия? Но об этом, похоже, никто не задумывался. Внебрачный ребенок горожанина или крестьянина предавался опале, а другие дети насмехались над ним. Король, герцог и епископ могли себе позволить признать своих детей и ввести в высшее общество. Мораль никогда не была абсолютной, она зависела от власти и богатства.
— Я испортил тебе настроение своими словами?
— Нет, — ответила она. — Ты считаешь меня настолько щепетильной? Вспомни наш совместный поход в Прагу!
— Да, но ты целый год провела с монахинями.
Альбрехт фон Вертгейм остановился и внимательно посмотрел на нее.
— Как ты похудела, — произнес он, убирая с ее лица прядь волос. — Это была нелегкая жизнь. Они морили тебя голодом?
— Мне не приходилось голодать, — уклонилась от ответа Элизабет.
— А твои руки! Как выглядят твои руки? — Он взял ее руки и повернул ладонями вверх. — Они такие шершавые и красные. Цистерцианки поручали тебе тяжелую работу!
Элизабет высвободила свои руки. Если бы он видел их сразу после того, как она покинула бордель! Сейчас мозоли и царапины от стирки уже сошли. В доме каноника она не держала в руках ничего кроме пялец или книги.
— Все было не так уж плохо, — ответила она.
Они какое-то время молча шагали рядом. Затем он спросил:
— Что теперь будет?
— Со мной? — Элизабет пожала плечами. — Пока я останусь у отца в крепости. Ты только подумай, он ничего не изменил в моих покоях! Все на своих местах: мои платья, украшения, книги и рукоделие.
— Да, твои книги! — Альбрехт фон Вертгейм рассмеялся. — Твой отец считал тебя сумасшедшей, и капеллан тоже, но ты прожужжала ему все уши, что твоему отцу следует покупать тебе больше книг. Я до сих пор слышу его слова: «Закопаться в книгах? Это занятие для монахинь и священников — и, поверь мне, даже я во время учебы до такого не доходил. А ты девушка…» Конечно, ты, как всегда, своего добилась. Он безумно тебя любит и готов перевернуть мир для тех, кто ему дорог. — Последние слова он произнес с горечью.
— Заставив при этом страдать жителей Вюрцбурга и епископства, — добавила Элизабет.
— Да, это правда. Поэтому мы не собираемся это дальше терпеть! — выпалил он.
— Мы? Кто это «мы»?
— Капитул, наши монастыри в Вюрцбурге, городской совет и буржуазия, другие провинциальные города, общины и дворяне, которым епископ задолжал и которые потеряли всякое терпение. Мы создали объединение.
Элизабет охватило нехорошее чувство. Все это уже когда-то было. И чем кончилось?
— Он этого так не оставит, — возразила она.
— У него не будет выбора!
— Да? — подбоченилась Элизабет. — А что произошло в последний раз, когда совет и капитул отказались ему повиноваться? Его заимодавцы угрожали городу и осадили его, заставив горожан дрожать от страха! Им было все равно, кто оплатит счет, главное, чтобы они получили свои гульдены. К тому же он бросил в темницу прибывшую к нему на переговоры делегацию, чтобы еще больше усилить давление на город. — У нее на глазах появились слезы. Элизабет сказала «он», потому что не смогла назвать его своим отцом. — А советника Майнталера несколько месяцев держал в сторожевой башне — просто так. Без всяких причин!