Святой конунг
Шрифт:
Взгляд, который она при этом послала Сигрид, был красноречив; Сигрид почувствовала себя польщенной, но не настолько, чтобы забыть про осторожность.
— Ты и сама имеешь достаточную власть над Эйнаром, — сказала она.
Бергльот кивнула.
— Я привыкла к такому положению вещей, — сказала она. — В тот раз я пыталась поговорить с ним; я сказала ему, что слово нужно сдержать, даже если ему это и не нравится. Но в него будто черт вселился. Он готов стать на голову, чтобы быть в стране первым после короля, и перечить ему в этом бесполезно. Не помогло и то, что я сказала ему, что в конце концов он навлечет несчастье на самого себя, если пойдет на измену.
Сигрид не отвечала; она неотрывно смотрела в пол.
— Сигрид, — продолжала Бергльот, — не могла бы ты уговорить Кальва немного уступить, уважать достоинство Эйнара и его седины?
— Между Кальвом и Эйнаром разница всего в одиннадцать лет, — напомнила Сигрид.
— Я знаю, — ответила Бергльот, — но Эйнар свыше двадцати лет был среди первых людей страны, тогда как Кальв был только лендманом в Эгга. Разве ты не понимаешь, что он чувствует себя униженным, когда ему приходится выступать с Кальвом на равных?
— Он дал это понять на юге, когда в присутствии всей дружины заявил, что бычку следует уступить место старому быку, — с горечью произнесла Сигрид. Но Бергльот не желала сдаваться.
— Такие вещи не забываются, — сказала она, — но все-таки поговори с Кальвом. Сделай это не только ради Кальва или ради Эйнара. Сделай это ради короля, чтобы тот не нарушил клятву, данную им Кальву в Гардарики, а также ради страны, потому что никто из нас не выиграет оттого, что король станет клятвопреступником.
— Мне было бы легче говорить с ним, если бы Эйнар не унижал его, — ответила Сигрид.
— Я понимаю, но все же попробуй! А я попытаюсь еще раз поговорить с Эйнаром; попробую уломать его.
Сигрид сидела и размышляла; ей приходилось вести борьбу с самой собой. Эйнар дал слово. И если он дал его против своей воли, это, по ее мнению, Кальва не касалось. Она не понимала, почему Кальв должен был уступать ему. Вместе с тем, он повернул дело в свою пользу. И она была в отчаянии при мысли о том, что ей, возможно, придется покинуть Эгга.
И то, что говорила Бергльот, было правдой; всем пришлось бы очень туго, если бы король нарушил торжественно данную клятву. Ей пришла в голову мысль о том, что, возможно, Кальв доказывает свою верность Олаву тем, что пытается спасти его сына от клятвопреступления.
— Я поговорю с ним, — наконец сказала она, — но я не знаю, принесет ли это какую-нибудь пользу.
Бергльот протянула ей руку, она пожала ее, после чего обе встали и направились обратно в зал.
Сигрид ничего не добилась от Кальва.
— Может быть, Бергльот и права, — сказал он, — хотя, с таким же успехом, это может быть ложь. И какая польза оттого, что она так считает, если Эйнар жаждет власти, как грудной ребенок — молока? Если я сейчас уступлю ему, мне придется и впредь идти на уступки. И я стану только слабее оттого, что он присвоит себе то, что было моим. Нет, Сигрид. Это мужское дело. И ты недостаточно сведуща в правилах этой игры. И Эйнар играет сейчас не одной фигурой: он играет всеми сразу.
Подумав, он продолжал с горькой усмешкой:
— Возможно, он станет ярлом. Он хочет для себя не меньше почестей, чем те, что имел отец Бергльот!
Сигрид захотелось сказать ему, что даже если Кальв не строит планы стать ярлом именно сейчас, то властолюбия в нем не меньше, чем в Эйнаре. Но она промолчала.
Будучи в Каупанге, Сигрид не появлялась на королевском дворе, ссылаясь на то, что ей нездоровится. И никто не принуждал ее идти туда.
К тому же она и в самом деле чувствовала себя неважно; каждое утро она просыпалась с головной болью.
И у нее не было желания снова встречаться с Сигватом, а тем более — наблюдать, как Кальв старается завоевать расположение короля.
Ей становилось дурно при одной мысли об этом; в этом было что-то отвратительное: двое взрослых мужчин соперничают из-за расположения молокососа. Если это и была мужская игра, как выразился Кальв, она была только рада тому, что не имеет к ней никакого отношения. Ей казалось, что стране мало поможет то, что король был сыном святого.
Во время своего пребывания в Каупанге она видела короля только один раз, да и то случайно.
Суннива упрашивала ее сходить на пристань и посмотреть вблизи стоящие там корабли. В конце концов Сигрид согласилась. На обратном пути они встретили конунга и его дружину, и Сигрид не могла удержаться оттого, чтобы взглянуть на него.
С тех пор как она в последний раз видела его, он вырос, стал красив и выглядел поразительно взрослым для своих лет. Но на лице его было написано недовольство.
Сигрид стало не по себе, когда он увидел ее и остановился. Ей хотелось пройти мимо незамеченной; она не думала, что он помнит ее после короткого пребывания в Эгга несколько лет назад. Она подумала, что он унаследовал от отца эту память: Олав имел обыкновение говорить, что запоминает каждого человека, с которым он встречался хотя бы однажды.
Но слова, которыми обменялся с ней конунг Магнус, были всего лишь данью вежливости.
Тем не менее, Сигрид показалось, когда она смотрела на него с близкого расстояния, что, несмотря на свою взрослую внешность, он все еще был мальчиком; в его деланном высокомерии чувствовалась неуверенность. И она почувствовала себя виноватой перед молодым королем; у нее появилось желание поговорить с ним, словно он был одним из ее сыновей.
И когда конунг повернулся и пошел дальше, она заметила среди его свиты Кальва; и ее обрадовало то, что Кальв шел рядом с королем.