Святой Вроцлав
Шрифт:
— Так это тут, — сказала Беата.
Вокруг жилмассива собралось несколько сотен человек. Куда ни глянь, толпа тянулась через Жмигродскую, покрыла улицу На Полянке, и ничто не говорило о том, чтобы Балтицка оставалась пустой. Святой Вроцлав был черным и тихим, четко выделяясь на фоне фиолетового неба. Беата не знала, что изменилось кроме цвета стенок, а вот Люцина сразу же врубилась:
— Он выше, — сказала она.
— Что?
— Ну выше, глянь. Чего-то достроили.
И действительно, на крышах блоков вздымались черные конструкции в виде пирамид со сплющенной верхушкой. Несмотря на приличное расстояние, можно было видеть, что построены они наскоро, из всякого хлама. На крышах крутились люди. Рядом с домами росли громадные деревья, громадные каштаны не охватили бы и держащиеся за руки пять мужчин;
— А тут клёво, — сказала Люцина.
— А вот мне страшновато, — Беата прижалась к подружке. — Здесь как-то не так, странно, ну… и не знаю даже.
— Так ты говоришь, отсюда никто не возвращается?
Паломники хором завели «А все это так, потому что я люблю тебя» [64] .
— Ну да. Никто и никогда.
Они прошлись в сторону табора на месте садового кооператива. Горели факелы и угли под жарящимися колбасками, из открытой «нисы» продавали еду, какие-то бомжи предлагали дешевейшее пиво. В беседках горели лампы.
64
«A wszystko to, bo ciebie kocham» — песня группы «Их Трое» — Прим. перевод.
Мне скучно. Скука здесь самый странный вид познания. Странность не уменьшает его сути. Я нахожусь «везде-нигде», где не хватает ни земли, ни неба; где нет солнца, росы и воды, а все имеющееся постоянно меняется, я вижу вещи, которых не должен видеть, прошлое с будущим для меня сливается в горькую смесь. Я не сплю и не ем, не хожу, не сижу и не лежу, я даже не знаю: отчаяние после смерти пса — оно принадлежит мне, или я у кого-то взял его на время: у Малгоси, у Томаша, у Фиргалы. Конец истории мне известен, но я все время переживаю ее заново. Эта история — словно нож, проворачивающийся у меня в кишках, но превыше всего то, что я смертельно скучаю.
Святой Вроцлав интересен. Любопытно и то, что сделают Люцина с Беатой. А вот любовь между Малгосей и Михалом скучна будто дневник правительственных постановлений. Когда люди любят друг друга, мир замедляется, события мчат вперед, а этих двоих абсолютно ничего не волнует, я четко вижу их в каждый отдельный момент. Мне известны их сомнения. Знаю я их каждую мысль, всякий жест, и, наперекор себе, мне скучно до блевотины. Меня то тошнит, то восхищает все это, пока одно с другим полностью не смешивается. Замешательство с полнейшим балаганом — вот то место, в котором я нахожусь. Кабан стоит надо мной и фыркает от смеха. Ну почти как человек. Я понимаю, я привык. Он так себя ведет.
Во Вроцлаве все так же лил дождь, зато сделалось теплее. Несколько раз тучи становились реже, солнце уже почти что выставляло свою желтую морду, а потом опять делалось темно. На небо никто не смотрел, потому что и ниже происходило нечто интересное. Парки буквально разбухали от растительности, деревья наперегонки зеленели, трава, казалось, пробивала даже тротуарные плиты. Повышенную готовность к наводнению никто не отозвал, а в меру постоянный, хотя и несколько повышенный уровень Одры был признан доказательством существования Божественного Провидения, которого в девяностых годах как-то и не хватило. Дождь лил реже, и был он теплым, и в этом тепловатой жиже — между квартирой, школой и пивной — цвела любовь Малгоси и Михала. Они ели пиццу и ужинали в «Гаване», пили пиво, спаривались словно кролики, и не нужно было никаких Агамемнонов, шекспировских персонажей, ненавидящих друг друга отцов, чтобы сразу же понять: добром дело не закончится. Быть может, подобного рода истории всегда обречены на погибель — не тот век, да и время ужасное — а может это Святой Вроцлав накрыл своей тенью их гнездышко. Любовь, она словно солнце — в нее сложно глядеть, потому что болят глаза. А боль скучна.
Они выдумывали новые забавы: Малгося кончала занятия в школе и бродила по городу, оставляя знаки. Это могла быть записка, приклеенная к столбу скотчем, винная бутылка, цветок или книжка с закладкой на конкретной стороне. Михал выходил через час после нее. Высматривал, выискивал, вычитывал
65
Мишель Уэльбёк (фр. Michel Houellebecq, настоящая фамилия Тома, фр. Thomas; 26 февраля 1956, остров Реюньон) — французский писатель, поэт. Лауреат Приза Ноября за роман «Элементарные частицы» (1998) и Гонкуровской премии за роман «Карта и территория» (2010). — Википедия
Девушка пыталась игру раскручивать — выбирала местечки во вроцлавском зоопарке (клетка с тигром), в костёлах, парках, возле природных памятников. Михал посчитал, что Малгося — как всегда — пойдет в кафешку, посему, вместо того, чтобы блудить от записочки до розы, прочесал весь Рынок, окружающие площади и улочки, а поскольку зайти в заведение и ничего не заказать, это, согласитесь, бестактно, в зоопарк он доложился намного более подшофе, чем медведь коала тремя клетками далее. Увидав девушку — просто восхитительной после пятого пива — он упал на колени, прижал голову к животу Малгоси и так и застыл, в луже, пока смотритель не приказал ему, извращенцу ёбаному, валить отсюда к чертовой бабушке.
А в михаловой берлоге оказывалось, что Малгосю ожидает сюрприз, реализованный за счет учебы, игр, книжек и выпивки — хотя нет, от выпивки кое-чего оставалось, поскольку Михал, разыскивая в Сети рецепты шикарной жратвы, все время присасывался к бутылке пива. Он кликал картинки на мониторе, распечатывал, зачеркивал, сравнивал и — в хмельной концентрации — принимал решение, затем топал в магазин, чтобы, возвратившись, завязнуть в кастрюлях и кастрюльках. Он был способен забабахать ризотто, цыпленка в сметанном соусе или спагетти. Иногда Малгося появлялась раньше, сбрасывала сапоги и мчалась помогать, превращаясь в генератор несчастий: томатный соус у нее пригорал, духовка перегревалась, а потом они жрали — оооо… как они жрали, заевшись соусами, заевшись собой…
За несколько недель до экзаменов на аттестат зрелости молодежь сохраняла относительное спокойствие, зато учителя словно с цепи сорвались. В обязательном порядке были введены дополнительные уроки, хотя третьи классы заканчивали занятия через неделю. День за днем училки по польскому языку и истории собирали десятки несчастных в классах и бухтели, пока не становилось темно. Малгося пришла туда всего раз, напуганная перспективой выслушивания всяческих бредней. Школа была словно бешеный пес, который, прежде чем отпустить жертву, сжимает челюсти еще сильнее. Возле здания лицея она столкнулась с Беатой и Люциной, которые стояли, опираясь о заборчик, и, казалось, кого-то ожидали.
— Привет, — произнесли Беата с Люциной. Одновременно.
— Привет, — ответила Малгося, даже и не глядя в сторону подруг.
— Куда это ты идешь? — спросила Люцина.
— На занятия.
— А зачем ты идешь на занятия? — хотелось знать Беате. Малгося остановилась.
— Нарадоваться ими.
Девицы и не знали, что на это ответить.
— А не желаешь пройтись с нами? — предложила Люцина.
— Тут клёвая забегаловка, — дополнила Беата. — А то три года в одном классе, а вместе ни разу нигде и не были.