Святой Вроцлав
Шрифт:
Люцина отступила за спину Малгоси, покопалась в сумочке; девушка даже услышала шелест, как слышу я его сейчас — но обернуться не успела. Голова ее очутилась в пластиковом мешке. Малгося взвизгнула, подскочила, а Беата уже упала на нее сзади, прижала к земле. Малгося лицом грохнулась о тротуарную плиту, страшно было больно в носу, кровь из рассеченной брови размазалась по черной пленке. Не знаю, то ли Малгося потеряла сознание, то ли застыла от изумления — но Беата без какого-либо сопротивления крепко связала ей руки за спиной. Вдвоем подруги прижали Малгосю к земле. Осколок стекла вонзился девушке в щеку.
— Курва ты дурная, — просопела
— Первого встречного-поперечного мы к себе не приглашаем. Нужно было подумать об этом.
— И не пить, не пить всякую гадость, не пить, — повторяла Люцина. Она уже подняла ногу, чтобы пнуть Малгосю. Беата вовремя схватила ее за щиколотку.
— Нет, — прошипела она, — ежели чего, мы тут не при чем…
Они потащили Малгосю за руки. Мешок был большой, он сдвинулся за лопатки, на высоту груди. Девушка пыталась было дергаться, отчаянно завопить, но ей не удалось. Иногда люди поворачиваются, слыша крик, но только не тут. Впрочем, рядом вообще никого не было.
Ноги у Малгоси были свободны, и она пыталась вслепую ими пинать, но потеряла равновесие и упала бы, если бы ее не придержали. Уже совершенно дезориентированная, Малгося просила сжалиться, что если она в чем-то сделала им неприятность, то ужасно об этом жалеет. Или, возможно, это такая игра, новая забава, точно так же, как инициация в секретном клубе американского колледжа. Да нет, не игра это — когда играют, не бывает так больно. Люцина с Беатой схватили свою жертву под локти и потащили в сторону теннисных кортов, выдумывая все новые и обидные ругательства.
Они проходили мимо выросших неизвестно когда и жилистых, словно баобабы, древесных стволов и пучков травы, вымахавшей выше человеческого роста. Девицы останавливались через каждые десять-двенадцать метров, бросая Малгосю лицом в размокшую землю, передыхали, поднимали свою жертву и тащили дальше. Малгося поняла: лучшее, что она может делать, это пассивно сопротивляться. Тогда она крепко свела колени и напрягла мышцы.
Люцина с Беатой чувствовали дрожь, проходящую через самый центр позвоночника. И бешенство. Таскаясь по грязи они забрызгались по пояс.
Поначалу они хотели затянуть Малгосю в самый центр массива, впихнуть в ближайший подъезд и сбежать. Но им не хватило смелости. Они не чувствовали магии, один только страх. А в страхе ничего магического нет. Люцине казалось, будто бы она очутилась в гробнице. В окнах не горел свет; более того, стены были настолько гладкими и черными, что не было видно и самих окон. Здесь даже дождь падал бесшумно.
Сейчас они стояли напротив улицы, чтобы видеть фонари. Кое-что, помимо черных стен, изменилось здесь еще, вот только девицы не могли понять — что. До Беаты это стало доходить, когда она поднимала Малгосю с асфальта. Здесь было меньше воды, чем где-либо еще. И дождь. Он был теплым и густым, будто компот.
— Пошли, — шепнула она, — мне страшно.
Малгося пыталась что-то сказать. Мешок, грязь, кровь и вода — сейчас все это было у нее во рту. Девицы дернули ее раз, другой, разогнали — как только могли и отпустили так, чтобы Малгося полетела вслепую, прямиком в черную стенку. Девушка ударилась лбом, совершила странный полуоборот и рухнула на землю. Могу поклясться, что Святой Вроцлав застонал.
— A-а, мы сделали это! — Люцина захлопала в ладоши. — Я не знала, я не знала, что…
Беата схватила ее за
— Пошли отсюда, Лю, — попросила Беата.
Подруга только расхохоталась.
— Пошли уже. — Только не говори, будто бы ты боишься, — попросила Люцина, но ведь Беата и вправду этого не говорила. Она потянула подружку за собой так, что та чуть ли не упала, потом помчалась, что было сил, лишь бы подальше. Подальше от Малгоси и черных стен, в место, где дождь будет холодным, как ему и следует, где имеются люди и огни.
Они вернулись на Швидницкую, чтобы переодеться, поправить макияж, допить джин и проглотить по таблетке. Теперь уже они могли себе это позволить. Одна с другой практически не разговаривала. В себя толком Беата пришла только в клубе. Этой ночью ее сердце билось сильнее, огни были какими-то другими, их пульс слепил, бит вообще вылетал за пределы вселенной. Похоже, выпила она лишнего, потому что очнулась в туалете. Какой-то перец, которого в иных обстоятельствах она посчитала бы даже пристойным, теребил ей груди и осторожно покусывал то один, то другой сосок. Увидав, что девушка плачет, он отскочил. Ему показалось, что он сделал ей больно.
Самой возвращаться к себе домой ей не хотелось. Спали подруги в кабинете Фиргалы, прижимаясь одна к другой. Засыпая, Беата чувствовала на себе запах грязи, мужчины и чего-то еще, чего она не могла идентифицировать.
Люцину разбудил шум. Горло опухло от сигарет; протрезвление пока что не пришло. Девица увидала обеспокоенную Беату, бегающую туда-сюда между комнатой и кухонной нишей. Волосы подруги были мокрыми, от нее пахло спиртным и бальзамом для душа. Она собирала одежду в черный пластиковый мешок, точно такой же, как они натянули на голову Малгосе. Кроме того, она вытащила пылесос, ведро с водой и мокрую тряпку. Глаза Люцины расширились. Она спросила, чего подруга вытворяет.
— Убираю, — ответила на это Беата, потом показала на мешок с одеждой: — А это надо спалить.
Люцина даже уселась в постели.
— Ты чего, молодая, дури наелась? На кой ляд сжигать хорошие вещи?
Беату затрясло от холода и страха.
— А вдруг кто придет, полиция… Они теперь могут найти капельку крови. Комок грязи. Мы же толком не отстираем. — После этого слезы полились ручьем. — Я боюсь, чего же это будет, ты понимаешь, после того, что мы наделали.
Она упала в кровать к Люцине, положила той голову на живот, а подруга гладила ее по волосам: осторожно, заботливо, ласково.
— Тебе нечего бояться, — терпеливо поясняла она, — эта дура не умерла. Она всего лишь пропадет. И наверняка уже не вернется. Просто пропала, пропала, — повторяла она словно заклинание, — то есть — ничего и не случилось. Если почувствуешь себя лучше, можешь убирать. А с тряпками, возможно ты и права. Лучше всего будет их выбросить.
Малгосе удалось стащить мешок с головы, но вот с освобождением рук пошло труднее. Поначалу она пыталась вытащить из петли запястья, потом разорвать веревку; в конце концов, на помощь пришла разбитая бутылка. Пришлось долго повозиться, прежде чем удалось сделать надрез. Девушка массировала запястья, как вдруг в голову пришла мысль, что высвобождаться было и не нужно. Можно ведь было лежать здесь и дальше, в этой теплой воде.