Святой Вроцлав
Шрифт:
— Я вам кое-чего скажу, а вы передадите это другим обычным, озабоченным гражданам. Я и сам желаю, чтобы меня правильно поняли. Видите ли, лично я вам сочувствую. Мне очень хочется вам помочь, и даже если этого не видно, мне хочется, чтобы вы мне поверили. Я прекрасно понимаю, что вы никак и ничем не можете мне помочь, но я был бы весьма благодарен, если бы вы мне не мешали.
Томаш открыл рот, только полицейский не позволил ему взять слово.
— Первые пропажи случились три недели назад. Их число растет в геометрической прогрессии, пан врач, и последние дни — это несколько сотен случаев. Обратите внимание, ежедневно. И потому вы мне не помогаете, — туг он потер
— То есть, вы хотите сказать, что не станете разыскивать мою дочку? — спросил Бенер, на сей раз более перепуганный, чем взбешенный. А польский Мел Гибсон с губами, похожими на перевернутую вверх дном байдарку, сочувственно поглядел на него, поднялся и открыл дверь.
— Нет. Это означает, что мы приложим все силы, — меланхолично произнес он.
Томаш Бенер вышел. Но потом вернулся из коридора. Теперь он был похож на мальчишку, до которого только что дошло, что он не родился в золотой рубашке, но в крови и слизи вышел в грязь этого мира.
— Но ведь хоть что-то сделать вы обязаны, — просопел он. У него кружилась голова. — Сейчас я говорю даже не о дочке, но вообще, понимаете, пан офицер? Это место не может вот так оставаться. Нужно как-то это решить. Нужно.
Полицейский кивнул.
— Сами увидите, вот с ним мы как раз разберемся.
«Вот с ним мы как раз разберемся, вот с ним мы как раз разберемся…» — повторял Томаш, удаляясь от воеводского полицейского управления по холодному дождю, от лужи до лужи, расталкивая людей словно кегли в боулинге, безнадежный и одинокий. Он понятия не имел, что делать дальше, куда идти, вести поиски или подождать. Потом люди говорили, что во Вроцлаве объявился очередной псих, поскольку никто в здравом уме не усядется на поребрике, сунув ноги в воду, которая забрызгивает ему одежду и лицо, и застынет в такой вот позе, даже не плача, а только глядя в пространство, раскладывая окружающий мир на частицы и складывая заново. Люди подобные вещи видят, мне об этом известно.
Кабан пропал, и я ужасно за него беспокоюсь. Ведь он последний из моих зверей. Сомневаюсь, чтобы появились какие-нибудь новые. Птицу и пса я уже оплакал и ужасно жалею, что у меня нет ни семян, ни саженцев; тогда бы на память о них у меня были бы деревья, и не только в память о них — я бы высадил еще три: в память Михала, Малгоси и Томаша Бенера. И я бы делал вид, что теперь они со мной, точно так же, как я и сейчас обманываю самого себя, будто бы какая-то частица пса и птицы обращается ко мне из темноты.
Михал обнаружил нужный след, только не смог его надлежащим образом использовать. Закончив разговор с Анной, он прошелся по всему массиву, выкрикивая имя Малгоси. Но та не отвечала, хотя, в этом у меня нет ни малейших сомнений, могла его слышать. Охваченный чувством беспокойства, Михал пробежался по всем тем местам, в которых они выслеживали один другого, даже в зоопарк съездил, но никто — ни билетерша, ни охранник, ни слон — не видели девушки, хотя бы похожей на Малгосю. Больше всего он испугался, когда до него дошло, что он не один такой. Десятки вроцлавян прочесывали город, призывая своих близких по закоулкам и паркам. Михал жалел, что не размножил фотографии Малгоси, а не сделал он этого лишь потому, что у него ни одной и не было. Люди, разыскивающие собственных близких, обменивались снимками, на которых маркерами дописывали номера телефонов, имя и фамилию. У каждого была целая пачка таких фотографий.
Так Михал блуждал часов до двух дня. Он упросил Анну позвонить
Озарение пришло совершенно неожиданно. Ну как же он мог так сглупить?! Беата с Люциной, он же знал их обеих, ведь он же преподавал им историю! И даже ругался, что в этом прекраснейшем из миров очутились люди, способные — самое большее — представить на собственной роже всю линейку продукции Avon. Ну да, ну да, радовался Михал, те самые две дурные сучки, наверняка они. Найти их было просто. Вошел на сайт Одноклассников, записал номера. Позвонил он из «Зеленого Петуха».
— Ясен перец, что я ее видела, петушок, — сообщила Люцина. — В начале одиннадцатого мы посадили ее в такси. Поехала она к себе. Что это была за фирма? А откуда мне знать. Она сама звонила. А так было темно, не помню.
— Поехала, к себе поехала, — сообщила Беата, когда Михал дозвонился ей. — А чего случилось? Да что ты говоришь?! Господи Иисусе! Господи! Ты где сейчас? Позвони мне. Вскоре. Если до вечера не найдется, звякни, мы поможем искать. Объявления расклеим, где только будет можно. Ты так сильно не беспокойся. Сейчас много людей теряется, так никто и не говорит, что они не найдутся.
Девица отключилась, оставив Михала остолбеневшим. Он уже сделал все, что только мог, в связи с чем начал все сначала. Он прочесывал пивнушки, какие-то забегаловки с вьетнамской жратвой, парки, грязь и оба моста. Он даже обыскал садово-огородные участки, продираясь сквозь толпу, высматривая среди торговцев, палаток и временных будок с едой. Он заметил, что большая часть ограждений была снята, явно затем, чтобы кочующие могли в полной мере почувствовать себя одной обезумевшей семьей. Михал развернулся, осторожно обошел весь Святой Вроцлав. Он глядел, и ему казалось, будто бы черные стены пульсируют таинственной жизнью. Внутри перемещалось нечто огромное. Он ушел.
Самыми паршивыми были телефонные звонки. Как только мобилка начинала жужжать, сердце Михала подступало к горлу. Он отвечал… и сердце ухало вниз, словно шмат мяса.
— Ты нашел ее? — это была Анна.
— Нет. Ничего. — Только это и мог он сказать.
— Томаш тоже еще не вернулся, — шепнула мать Малгоси.
Комендант Роберт Януш Цегла принимал самое важное решение в собственной жизни. Делал он это с радостной надеждой получения лавров героя и различных выгод повышения по службе, включая возможность усесться в кресле полицейского коменданта всей страны. Решение уже было принято, но Роберт Януш Цегла не мог сдержать дрожи в руках.
Он занимал просторную служебную квартиру в Лиготе. Официально у него были три комнаты, но только жена Цеглы, дети Цеглы и сам Цегла знали о существовании четвертой комнаты, выкроенной из чердачного помещения во время ремонта. Понятное дело, уже само расположение окон говорило о том, что в квартире Цеглы чего-то не сходится. Люди шепотом обменивались слухами о таинственной комнате, куда свозят заключенных, которых комендант пытает до смерти, или о девочках, которых он там содержит, не выпуская годами, а когда они вырастают — убивает и прячет под полом. Комендант эти истории знал.