Святой Вроцлав
Шрифт:
Вокруг Святого Вроцлава мигали десятки красных и синих маячков; полицейские расставляли барьеры; через каждые несколько десятков метров стоял бронетранспортер. Здесь же разворачивались водные пушки, омоновцы, уже со щитами и в шлемах, спихнули толпу на другую сторону улицы. Кто-то орал в мегафон, кто-то дергался в руках полицейских, автозаки отвозили первых арестованных.
Решение коменданта Роберта Януша Цеглы стало реальностью. Полиция окружила Святой Вроцлав сплошным кордоном.
Глава седьмая
Чудо для несчастной
Я гляжу с высоты на свой Вроцлав, хотя все так же нахожусь там же, где и ранее. Сверху льет, а я сухой. Холодно, только я этого не
Это овал с рваными краями, прорезанный полосами серой реки и оранжевыми дорожками фонарей, между которыми скользят первые автомобили. Рынок все еще сияет, освещен и Тумский остров, выглядящий так, словно его выкрали из мрачной сказки. Но далее все так же темно, жилые районы на окраинах тонут во мраке, и только где-нибудь загорится окно, потом еще одно, и прежде чем темнота перейдет в серость, город уже кипит жизнью. Выезжают серебристые трамваи, а таксисты возвращаются по домам. Выжившие после всенощного гуляния трясутся на остановках, а рядом с ними люди выводят на прогулку собак. Я вижу водонапорную башню, старувку (Старый Город), Польтегор, стадион и здания вокзала — с каждым мгновением все четче и выразительнее. Мрак уходит. Нет. Все не так.
Вместо того, чтобы расползтись, рассеяться, темнота изо всех направлений тянется в сторону черного жилого массива, который, если глядеть на него сверху, похож на гадкое пятно. Только там тьма пропадает, вместо того, чтобы слиться с серостью — она попросту исчезает, поглощенная стенами Святого Вроцлава. А вокруг людской муравейник. Сплошные люди и полицейские, как сказала бы Малгося. Улица отделяет одних от других, а стоят они ровнехонько словно бы они боялись чего-то большего, чем друг друга.
Святой Вроцлав окружен двойным кордоном. Улицы Балтицкая и Жмигродская перекрыты. На Полянке стоят полицейские автобусы и автозаки. Особовицкий мост и Тшебницкие мосты из городского движения исключены. И город давится в пробках. Полицейские катера на высоте Святого Вроцлава патрулируют берег. Везде расставлены барьеры, бронированные машины, сверху похожие на детские игрушки, водные пушечки, кареты скорой помощи, вездеходы, полтора десятка гражданских машин со спецсигналами; палатка, в которой горит свет. Расставленные через каждые пару метров полицейские пытаются стоять ровно, только время самое паршивое. Царит расслабленность. Некоторые отложили щиты и сняли шлемы, кто-то курит, а вон тот пошел отлить среди машин. Люди пьют чай и энергетические напитки из банок. Ежесекундно на землю летит слюна, один ругается, а другой маты сдерживает, но за спины себе никто не смотрит.
А за спинами у полицейских высится Святой Вроцлав. Там нет птиц. Царит тишина. Может показаться — тем более, если глядеть сверху — будто бы в домах вообще нет окон. Все почернело — асфальт, костёл, детский сад, даже фонари. Святой Вроцлав кажется тихим, словно бы ничто там не жило. Но это неправда. Это время самое паршивое — в пять утра уже не слышны голоса пьяниц, трамваи только-только выехали, иногда мелькнет автомобиль, и в тишине звучит шуршание, что-то внутри черных домов перемещается, царапает, стонет — и полицейские это слышат. Потому-то они пробуют разговаривать друг с другом, только исходящий из Святого Вроцлава звук глушит всяческие слова. Страшно туда глядеть, страшно быть здесь.
На буром, вытоптанном побоище, которое еще до недавнего времени было садово-огородными участками, я вижу паломников. Наверняка им хотелось бы выглядеть живописно, но они не могут. Их намного
Подобного рода транспарант, растянутый между двумя палками, внезапно падает. Пожилой мужчина, который держал палку с одной стороны, просто-напросто отпускает ее и уходит. Я вижу, как он шлепает в направлении подворотни, дергает за ручку, звонит, а по причине отсутствия какого-либо ответа ложится на пороге. И тут же засыпает. Я знаю. Пожилая тетенька, что держит вторую палку, проводит его взглядом, беспомощно застывает, у нее печальные глаза, и вдруг рядом тормозит «Ауди сто» — она и выглядит на сотню лет. Из машины выскакивает яппи в костюме стоимостью в три средние ежемесячные зарплаты по стране, оставляет дверцу открытой, он весь трясется. Люди расступаются, а «новый поляк» поднимает транспарант и держит его вместе со старушкой. Толпа делается плотнее. По улице Броневского мчит трамвай [72] , один из последних перед блокадой. Его бренчание заглушает песню и Святой Вроцлав. Линия прохожих на миг напрягается. Полицейские бросают сигареты и возвращаются на кордон. Я четко вижу две линии: набухшие, готовые лопнуть и слиться одна с другой.
72
Странно, по ул. Владислава Броневского не ездят трамваи… — Прим. перевод.
Поначалу ей казалось, что прибьет подругу, настолько была взбешенной, потом уже почувствовала лишь жалость к самой себе.
Встретились они на Рынке, Люцина прибыла первая. Сейчас она сидела над стаканом сока и пыталась читать о чем угодно, лишь бы только не о Святом Вроцлаве, что было крайне сложно — журналисты из кожи вылезали, лишь бы чего узнать об этом месте. Мне кажется, слишком уж мы привыкли к скорому решению тайн, нам нравится поскорее знать, кто убил, кто взял на лапу, а кого и отпустили. Тем временем, Святой Вроцлав стоял уже несколько недель, и ничего в нем не происходило. Не вышло из него какое-то чудище, не вышел Иисус Христос; другие жилые районы тоже не начали преображаться, что представляло серьезную проблему — конкретно же всякий, включая и Люцину, беспокоился о том, что так оно уже и останется, просто-напросто, будет место, в которое всегда можно будет войти, но не обязательно выйти, место, которое никому не мешает, которое не проявляет захватнических настроений, которое не высылает армии, и с которым, как бы не старался, нифига сделать невозможно.
Беата появилась поздно, у нее тряслись руки. Она рассказала, что с ней случилось. Выпивать не стала.
— Значит, так ты вывернулась, — ответила на все это Люцина.
— Где-то так.
— Так ничего с тобой и не произошло, тогда чего ты ноешь, а, киска? Или я должна извиниться перед тобой за то, что тебя во все это впутала? Мы же сами этого хотели.
— Я не хотела.
— Да боже ж ты мой, неужели? — Люцина отбросила волосы назад. Сейчас она чувствовала себя не слишком уверенно, я знаю, потому что на Беату она положиться не могла. Та всегда ее обезьянничала, всегда пыталась быть кем-то другим, чем была на самом деле, а Люцина подобных людей не любила. Так что они поглядели одна на другую и вновь были подругами. — Мы выпололи сорняк, — заявила Люцина. — Ну а теперь, может, перестанем уже говорить об этом?