Святые в истории. Жития святых в новом формате. I–III века
Шрифт:
В начале выступления Григорий сделал признание, что «прошло уже восемь лет с того времени, как мне самому совершенно не приходилось произносить что-либо или писать какую-нибудь большую или малую речь», – но он словно знал, что ему больше не суждено будет увидеться с учителем, и сумел преодолеть смущение.
«Подобно искре, попавшей в самую душу мою, возгорелась и воспламенилась моя любовь как к священному, достойнейшему любви самому Слову. Которое, в силу своей неизреченной красоты, привлекательнее всего, так и к сему мужу, Его другу и глашатаю», – вот главное, за что он благодарил наставника.
Из исповедальной речи мы также поймем, как тяжело было Григорию возвращаться домой, в прежнюю жизнь. Он ехал в родную Неокесарию, как на каторгу. Ведь в школе он был полностью избавлен от «многопопечительности, какой требует повседневная жизнь, и беспокойств общественного служения», имея возможность «тщательно исследовать самого себя и делать то, что является поистине собственным делом».
Он признавался: «Меня ожидает все печальное: шум и смятение вместо мира и вместо спокойной и благоустроенной жизни – беспорядочная, а вместо этой свободы тягостное рабство, площади, суды, толпы и роскошь».
Для других жизнь в благоустроенном родительском доме среди роскоши, работа в суде или магистратуре, приятный досуг в кругу родных и друзей были бы пределом мечтаний, а для Григория – беспросветная печаль и «тягостное рабство».
Родные надеялись, что он все же станет юристом или займется другой общественной службой, – на обучение ушло немало времени, да, наверняка, и средств тоже. Но такая перспектива приводила молодого человека в ужас: «Меня ожидает настоящая ночь вместо дня, вместо ясного света – мрак, вместо празднества – печаль, вместо отечества – вражеская страна…»
Вернувшись в Неокесарию, в свою «вражескую страну», Григорий оказался на перепутье. И тут учитель снова протянул ему руку помощи – теперь уже из-за моря. Ориген прислал Григорию письмо, из которого видно, насколько хорошо он понимал и на расстоянии своего ученика.
Учитель во всех подробностях вник в его жизненную ситуацию: «Итак, твое дарование может сделать тебя совершенным римским юристом и эллинским философом тех школ, которые считаются знаменитыми. Но я желал бы, чтобы ты воспользовался всею силой своего прирожденного дарования в последней цели для христианства».
Ориген поступил мудро, не дав ученику конкретного совета, какую профессию ему следует избрать, – по сути, это было не так уж и важно. Но он сказал о самом главном: «Итак, господин мой сын, прежде всего занимайся чтением Божественных писаний». И напомнил, что постижение истины невозможно без молитвы – только так Бог ему откроет нужную дверь.
Нет, не зря говорил в своей похвальной речи Григорий, что, покидая школу, он уносит с собой «семена наставлений» своего учителя. «Я ухожу, плача, как отправляющиеся в путь, но все-таки эти семена я уношу с собою».
Григорий сделал выбор, который удивил всех, наверное, даже самого Оригена, – он стал монахом-отшельником!
Григорий решил полностью отказаться от мирской жизни, нашел пещеру в горах, неподалеку от Неокесарии, и начал вести строгую подвижническую жизнь – в постах, молитвах и чтении Божественных книг.
Люди во все века спрашивают: почему уходят в монахи? Что они чувствуют, отказываясь от всего, к чему прежде были привязаны?
Григорий Неокесарийский помог ответить на этот вопрос: радость освобождения, долгожданную свободу и полноту бытия. Это ощущение сброшенной с плеч тяжкой ноши мирской жизни точно сформулировал раннехристианский автор Марк Минуций Феликс: «Как путешественнику тем удобнее идти, чем меньше он имеет с собою груза, так точно на этом жизненном пути блаженнее человек, который облегчает себя посредством бедности и не задыхается от тяжести богатства».
Конечно, жизнь подвижника, избравшего пустынножительство, настолько трудна, что мы не в силах себе этого вообразить.
Она исчисляется не годами и месяцами – каждый день и даже час становится ареной невидимой борьбы. Но Григорий еще в школе Оригена научился «всегда держаться поставленной пред собою цели, ни в каком случае не уклоняясь с прямого пути…»
И благодарил наставника за то, что он сделал его «невосприимчивым к скорбям и нечувствительным ко всякого рода бедствиям, напротив, внутренне упорядоченным, уравновешенным и поистине богоподобным и блаженным».
С этого момента жизнь Григория Неокесарийского становится для всех тайной, а позднее – и легендой.
Из жизнеописаний святых разных веков известно, что Бог дарует подвижникам поистине неземные дары: прозорливость, умение исцелять молитвой и изгонять злых духов, способность чудотворений.
В одном из своих известных афоризмов Григорий Неокесарийский лишь намекает нам на эти великие тайны: «Созерцание видимого открывает сокровенное…» Вскоре об отшельнике стало известно во всей округе. Дошла новость и до епископа Федима, который управлял христианской общиной в городе Амасия, в соседней области Каппадокия. Он загорелся идеей поставить подвижника епископом в Неокесарии и с этой целью направил в горы посыльных.
Но Григорий провидел об этом духом и от всех скрылся, желая продолжать уединенную жизнь. Федим не отступился от своего и даже пошел на необычный, довольно дерзкий по ступок: он посвятил Григория в епископы… заочно, молясь, чтобы Господь Сам освятил эту необычную хиротонию. Григорию об этом тоже стало известно, и он воспринял такое посвящение как волю Бога. Отшельник сам явился к Федиму, чтобы его хиротония была совершена по всем правилам – так, как это велось с апостольских времен.
В Неокесарию в сане епископа Григорий вернулся приблизительно в 245 году. С этого времени он всегда будет жить среди людей, в трудах и заботах своей многочисленной общины.
Святитель Григорий Нисский, составивший в IV веке «Слово о жизни св. Григория Чудотворца», интересно описывает момент, как отшельник впервые появился в родном городе. Его встречало множество народа, но он, «идя как бы по пустыне, смотрел только на себя и на дорогу, не обращаясь ни к кому из собравшихся около него… Григорий входил в город, отовсюду теснимый сопровождающими, как будто весь город уже почтил его святительство. Но, освобождая себя от всяко го житейского бремени, святой не обращал на это внимания».